Судьба по-русски

Вопрос был поставлен, что называется, ребром. Но он не застал меня врасплох. Эта проблема мучила меня с момента прочтения романа. Мне все чаще приходило в голову знаменитое пушкинское: «Гений и злодейство — две вещи несовместные». И тут же во мне что-то кричало: «Совместные! Совместные!»

В романе, а затем в сценарии меня не удовлетворяло то, что Сталин был везде ровный, спокойный. Мне же хотелось показать его разным, мне нужны были такие эпизоды-раздражители, чтобы можно было увидеть его глаза, рысьи, внимательные, настороженные, чтобы он не выглядел благостным «отцом всех народов», хрестоматийным, каким его изображали в прежних фильмах типа «Падение Берлина» и других…

Я ответил Трунину:

— Есть текст и есть подтекст. Слово «люблю» может прозвучать и как «ненавижу». В нашем случае, к сожалению, текст почти протокольный. Значит, силой актерского искусства, способного выразить глубинный смысл подтекста, мы и будем создавать ха-рак-тер! Характер, максимально приближенный к подлинному Сталину. Он ведь был всякий: и коварный, и ласковый, и жестокий, и тихий, и буйный…

Вадим сидел в раздумье.

Я, чтобы убедить его и перепроверить самого себя, решил рассказать то, о чем мне поведал Александр Борисович Чаковский. Историю, которая, как он меня уверял, была на самом деле, и узнал он ее от самого героя.

— В начале войны, когда немцы уже приближались к Москве, Сталин назначил молодого, тридцатидвухлетнего мало кому известного инженера Устинова наркомом вооружения! Директора завода — и сразу наркомом, минуя стадии заведующего отделом в ЦК или замнаркома… Поступок?

Вадим поднял на меня глаза.

— Факт давно известный. К чему ты это вспомнил?

— А вот к чему. После первого в жизни Устинова совещания у Сталина, которое закончилось в четвертом часу утра. Сталин сказал: «Я никого не приглашаю, но кто желает, может со мной поужинать».

Кто-то из членов Политбюро шепнул Устинову: «Это приказ в вежливой форме».

Кортеж машин направился в Кунцево, на дачу Сталина. Ужин без особенного шика, но с винами, коньяками и прочими кавказскими дарами.

Тут надо учесть одну деталь. Устинов попал на самые «верха», минуя много служебных ступенек, и, естественно, не мог знать некоторых неписаных правил игры, «придворных» законов. Например, если ты начинал говорить в обществе Сталина, а вождь в это время произнес слово, то ты должен сразу замолчать.

За столом уже шла подогретая вином беседа. Разговаривали одновременно почти все. Сталин молчал, пощипывал пахучую зелень. Устинов что-то говорил Ворошилову и, не услышав голоса Сталина, который произнес: «Я думаю…»— продолжал свою мысль. Вдруг гул, стоявший в столовой, резко оборвался, словно отключился невидимым рубильником. И все напряглись, глядя в сторону хозяина. Устинов понял: что-то произошло, но что?..

Сталин наливал в бокал вино. Присутствующие смотрели то на вождя, то на молодого наркома: ждали, как прореагирует Сталин.

«Ну, Устинов, держись!»— произнес кто-то осторожно. А Микоян, чтобы подчеркнуть неловкость молодого наркома, встал, наполнил вином большой, литровый хрустальный рог и сказал: «Молодой человек, вам самое время выпить за здоровье товарища Сталина». И передал Устинову сосуд.

Тот тоже встал — рог положено принимать стоя. И следует выпить до капли — рог ведь не поставишь на стол, а если положишь, из него выльется остаток вина. Позор, конфуз.

Надо представить себе тогдашнее состояние молодого мужчины. Он понял, что сделал что-то не то, а что именно? Почему он стал предметом общего внимания? И потом, как выпить целый литр вина на глазах Сталина? Что он подумает? Что ты алкоголик, гуляка? Кроме того, от такого количества вина сразу опьянеешь, а как потом вести себя дальше? Как вспоминал сам Дмитрий Федорович Устинов, «был я, наверное, белее скатерти».

Все ждали, что будет. И вот в этой паузе Сталин тихо встает, подходит к «провинившемуся», берет из его рук рог и передает Микояну: «Анастас, подержи». Потом наливает две маленькие рюмочки коньяку — одну передает Устинову, второй чокается с ним: «Выпьем за здоровье товарища Сталина»..:

Все проворно встали. Хозяин рысьим взглядом вцепился в Микояна, чокнулся своей рюмкой и с его рогом. И все время, которое понадобилось Анастасу Ивановичу, чтобы опорожнить сосуд, Сталин не спускал с него глаз. «Это были страшные глаза», — вспоминал Устинов.

«А теперь пляши!» — вежливо попросил вождь. И даже напел какой-то мотив типа лезгинки…

Под смех и аплодисменты сотоварищей Микоян выкинул пару коленец… Такая кремлевская шутка, страшная шутка…

Вот, собственно, и все…

Я умолк. Вадим, шлепнув ладонью по столу, сказал:

— Во! — И вскинул большой палец перед моим носом. — Вот это кино!.. Потрясающий эпизод. Но к чему ты мне про это?

— Мы говорим о характере, о гранях сталинского характера. Вдумайся! По одному этому, по существу крохотному эпизоду видно, как он гипнотически владеет окружающими людьми.

Он — заботливый отец: выручил попавшего в неловкое положение молодого человека.

Он — деспот: унизил соратника за то, что тот хотел унизить Устинова.