Судьба по-русски

— Царев и Телегин здесь, — наклонившись к уху, доверительно шепнул гример. — Но вы не дрейфьте. Они на сцене своего Незнамова декламировали, а вы больше нутра покажите…

Ну зачем они мне об этом говорят?! Душа моя и без того изболелась… В горле першит… В висках стучит… Накануне — две бессонные ночи. В голове все вертелись услышанные ненароком фразы: «Провинция», «Жалкие потуги на Мамонта Дальского», «Не речь — сплошные сибиризмы», «Ну, есть рост, ну, есть дурак-темперамент»…

— Евгений Семенович! Пожалуйста, на выход! — услышал я голос помощника режиссера и, не чуя ног, поднялся на несколько ступенек к сцене.

За кулисами сидела легендарная Варвара Николаевна Рыжова…

Меня подтолкнули, и я оказался перед знаменитой «старухой».

— Это наш новый актер, — тихо отрекомендовала меня помреж.

— Из Сибири который?

Мне бы сказать «да» — не получилось. Я как-то нелепо кивнул головой.

Варвара Николаевна в поисках чего-то долго шарила рукой в кармане длиннющей юбки. Нашла и трижды перекрестила меня маленькой иконкой…

…Как и полагалось по роли, я дерзко, рывком открыл дверь и со Шмагой (Светловидовым) ворвался в гостиничный номер Кручининой. И… все поплыло, перевернулось… Чувствовал только, как нога дрожит, выстукивает дробь…

Мне требовалось сказать: «Ничего, чего вы боитесь? Я ваш собрат по искусству!» Но не могу произнести ни слова. В горле — песок, голоса — нет, губы — деревянные…

И помню: на величественно-красивом лице Елены Николаевны Гоголевой — испуг, смятение. Краем глаза видел, как в первом ряду А.А.Остужев приставил к уху слуховой рожок и наклонился вперед.

Гоголева-Кручинина уже второй раз (вместо одного по пьесе) сказала: «Прошу садиться, господа!»

Шмага сделал несколько лишних реверансов…

Суфлер уже почти в голос подавал мне мое: «Ничего, чего вы боитесь?..»

Позор! Позор! Я остолбенел. Я — мумия!..

Не знаю, то ли я обозлился на суфлера, нахально подсказывавшего мне текст, который я, конечно же, знал давно и отменно, то ли что-то еще, но меня прорвало!.. Понесло! И понесло по-тюменски… Сработали рефлексы! Подвел я Наташу, черт возьми!..

После первого действия зал проводил меня со сцены аплодисментами. Нет, это были не хлопки ради вежливости, это действительно были аплодисменты.

В антракте Константин Александрович Зубов (он играл Дудукина) сказал:

— Возьмите себя в руки. А про аплодисменты лучше забыть… А вообще-то — молодчина…

Ну, насчет «молодчина», подумалось мне, это он сказал, очевидно, потому, что в антракте. А вот после спектакля, наверное, пригвоздит. «Очень жаль, но вы нашему театру не подходите…»

Позже в моей уборной были поздравления, правда, сдержанные.

М.М.Царев: «Ну как, трудно быть актером Малого театра?»

Е.Н.Гоголева: «Хорошо, но всего многовато…»

К.А.Зубов: «Я сегодня понял, как играть финальный монолог. Завтра отдохнете, придете в себя, и начнем сначала».

Дня через два — репетиция.

— Что вы чувствовали, когда произносили монолог о матерях, которые бросают детей своих? — спросил Константин Александрович (и в интонации — ни капельки похвалы).

— Не помню, — честно признался я.

— Вы страдали, вы искренне обливались слезами — все по ремаркам Островского. Но, думаю, сегодня так играть Незнамова нельзя. В зале сидит народ, переживший тяжкую войну. У каждого кто-то погиб. А тут на сцене здоровый парень разводит истерику… Нет и нет! Надо не жаловаться на свою сиротскую судьбу — надо бороться! Надо клеймить позором своих преступных родителей! Но ни одной слезы, вы понимаете меня, ни одной!.. Давайте попробуем…

Мы репетировали много и долго.

Как я благодарен всем за этот старт на академической сцене!

Потом всякое было в святых стенах Малого. Но никогда не забуду, что крещен-то я самой Рыжовой!

«…Вспомни Михаила Жарова»

Жаров… И в моей памяти мгновенно, как блеск молнии, возникает огромного роста и невероятно, не по размерам комплекции, подвижный человек — Михаил Иванович!

Жаров — это обаяние, улыбка, смех, анекдот… На первый взгляд казалось, что этот фантастически популярный в народе артист вообще был лишен способности предаваться унынию, тоске, скуке… Что легко и беззаботно плыл себе человек на волнах славы и — никаких забот. Славой своей делился он легко и щедро. Довольно часто выступал я с ним в концертах — их было порой до пяти-шести в день. Потребность в Жарове у зрителей была так велика, что его приглашали нарасхват. Приезжали мы на концерт — нас сразу выпускали на сцену: нельзя же было заставлять популярного артиста ждать своей очереди за кулисами. Отыграли свой номер — садились в машину и ехали на следующий концерт, где Жарова уже ждали…