Судьба по-русски

Я напомнил своему собеседнику, что когда-то прочитал поразившее меня высказывание знаменитого ученого-физиолога академика И.П.Павлова о том, что его в определенный момент жизни интересовали собаки, потом он хотел заняться изучением обезьян, а потом… актерами!.. Значит, Павлова тоже занимала эта проблема! Чем актер талантливее, тем его чувства на сцене проявляются глубже, горячее, страстнее. Но сам он не знает, почему с ним происходит то или иное, он не знает механику того, что он делает, находясь в роли. Артист просто идет за своей природой, за тем, что ему дано от Бога. Но что лежит в основе его поступков?..

Мой новый знакомый ответил, что ему известно высказывание Павлова, что он, возможно, займется этой проблемой…

Но, видимо, эта идея уже витала в «научном воздухе». Совсем недавно на юбилейном концерте в Большом театре я сидел в зрительном зале рядом с одной дамой. Из нашего разговора я понял, что она ученый-физиолог, доктор наук. Когда мы коснулись темы природы актера, моя соседка порекомендовала мне прочитать ее книгу, посвященную именно этому. Оказывается, то, о чем я сам давно задумывался, интересовало и специалистов-исследователей. Странно, тут же у меня мелькнула мысль: а может, и не надо это изучать? Не надо «поверять алгеброй гармонию»? Не надо вторгаться в тайну воздействия искусства на людей?

Не знаю…

«Застойник»

Жарким летним днем 1988 года, возвращаясь домой, проходил я мимо магазина с неоправданно горделивым для тогдашнего времени тотального дефицита названием «Продукты»… Дай, думаю, зайду — может, что-нибудь «выбросили»…

Зашел. Даже не зашел, а еле-еле протиснулся: магазин был набит жаждущими отовариться хоть чем-нибудь. Оказалось, что «выбросили» сосиски. Что делать? Спросить, кто последний, стать за ним в очередь и тем самым вычеркнуть из жизни еще час-два? Сколько нашими людьми было бездарно погублено времени и истрачено впустую нервов в этих очередях — в ущерб созидательному труду, учебе, да и досугу!

Магазин был заполнен главным образом пенсионерами. Пожилые, немощные уже люди, преодолевая духоту и вонь, что неслась от грязных, гниющих овощей, в тесноте молча двигались к прилавку в мясном отделе. Вместе со всеми шаркал по замусоренному полу и я.

Через минут двадцать — тридцать своего томления я услышал в толпе почти истерические возгласы:

— Да помогите же!..

— На воздух, на воздух ее надо вынести!..

— Вызовите кто-нибудь «скорую»!..

Я кинулся в подсобные помещения магазина — там обязательно должен быть телефон. Резко открыл дверь в «служебку» и понял, что нарушил, судя по всему, веселое «чаепитие» женщины в несвежем белом халате и милиционера. Не сказав им ни слова, снял телефонную трубку…

— Володя! Так это же артист! — пропищала хозяйка кабинета и, прикрыв газетой коробку с шоколадными конфетами, уронила недопитую бутылку «Пшеничной».

Милиционер поднялся со стула и, вытерев тыльной стороной ладони сальные губы, улыбаясь, изрек:

— Что ж, разве мы телевизор не смотрим?.. — И хихикнул.

Меня колотило от возмущения. Я едва попадал пальцем в «03» на диске. Вернувшись на свое место в очереди, услышал пересуды о той женщине, которую вынесли из магазина на свежий воздух:

— Дуреха старая! С ее сердцем да еще по очередям шлендрать, — ворчала морщинистая старуха.

— А может, она одинокая? — буркнул мужской голос.

— Да у нее внучка — двухметровая дылда! — почти криком убеждала говорившего старуха.

— Сами виноваты. Разве не говорили, что, мол, мы голодали-холодали, так пусть хоть дети поживут… Вот они и не знают, что, откуда и почем берется.

Выговорились… Замолчали… Все сочувственно смотрели в окно: там в машину с красным крестом санитары укладывали больную…

И вдруг! Тягостную тишину нарушили ввалившиеся в магазин изрядно охмелевшие мальчики лет по двадцати пяти, этакие гренадеры, косая сажень в плечах. В торговом зале сначала раздался их залихватский свист, а потом молодец с прилипшей ко лбу челкой прорычал:

— А ну-ка, бабуленьки-дедуленьки, посторонись! — И откровенно по-хамски расталкивая пожилых людей, стал пробиваться к прилавку.

Впереди меня стоял мужчина. Я видел только его седой затылок и промокшую в этой духоте старую гимнастерку с еще заметными следами от погон. Видимо, ветеран, отставник…

Он выкрикнул с болью:

— Что же вы делаете, паршивцы! Здесь же стоят ваши отцы и матери!..

«Весельчак», паясничая, изрек:

— А «молодым у нас дорога», папаша! С этим как быть?

У второго злобой загорелись глаза:

— А ты, застойник вонючий, закрой рупор! Постоишь, тебе не привыкать!..

Слово «застойник» будто током ударило по людям. Ошарашенные, они переглядывались и недоумевали: кого и за что так оскорбили?

«Застойник» сделал полшага в сторону, было слышно, как скрипнул его протез. Волнуясь, сказал:

— Спасибо, сынки!.. — И, пытаясь проглотить душивший его комок в горле, чуть поклонясь, прохрипел совсем тихо: — Спасибо… Спасибо!..

Опять чуть слышно скрипнул протез — «застойник» снова стал в очередь передо мной.

«Гренадеры», намотав длинные связки сосисок на руки, с гиканьем удалились…