Судьба по-русски

Аргумент – удар «под дыхало».

– У меня только в феврале намечается просвет в работе… Надеюсь хоть выспаться, – ныл я.

– Вот в феврале и поедешь! Надо, Женя!

И так всю жизнь – надо!

Алтайские морозы всегда колючие, а тут, как на грех, выдались особенно трескучими. Узнал я это не по метеосводкам, а по тому, как немели щеки и нос краснел.

Первая творческая встреча была назначена недалеко от Барнаула, в районном доме культуры в 17–00. На розвальнях, запряженных парой выездных рысаков, въехали в город. Да в город ли? По всему видно, что село, правда, большое, со старыми деревянными избами. Зато на центральной площади красовались новые здания из стекла и бетона: райком. Дом быта, школа (в селе их было две – десятилетка и семилетка), магазины «Книги», «Промтовары» и ресторан.

Секретарь райкома, Анатолий Петрович, сорокалетний мужчина, сам из местных, агроном, за плечами которого сельскохозяйственная академия имени Тимирязева, улыбчивым ртом выдыхая густой морозный пар, подбадривал возницу:

– Давай, давай, дядя Митяй, порезвей, а то гостю может показаться, что везем его не на лошадях, а на ишаках каких-нибудь!

– Наших жеребцов в цирке казать можно! Сам Никулин гарцевал бы на таких! – сердито ответил Митяй и сплюнул жеваную-пережеваную папиросную гильзу.

– Никулин же не жокей, – возразил ему, смеясь, секретарь. А мне подмигнул: – Не обращайте внимания, что сердит он.

– Тпрр-р-р! – Натянув что есть мочи вожжи, дядя Митяй остановил лошадей. Он резко повернулся к нам и, выставив перед собой руку в овчинной рукавице, принялся резать правду-матку:

– Я вам тоже не Щукарь! Вот скажите, товарищ хороший, – обратился он ко мне, обнажив металлические зубы, – сколь мне годков дадите?

Глядя на заливавшегося хохотом секретаря, я решил смягчить наметившийся конфликт и польстить дяде Митяю:

– Думаю, что полтинник уже стукнул…

– Во! Слыхал, Толь Петрович?! Человек из Москвы – врать не будет. А ты меня к хвостам жеребячьим привязал!..

– Так тебе же семьдесят четыре…

– А ты не в паспорт гляди! Я ж не жениться прошусь, а на машину прошусь либо на трахтур. Должон же ты понять, что душа моя чисто ме-ха-ни-ческая!..

Он с болью, по-особенному трогательно произнес слово «механическая», растягивая его по слогам.

– Дядя Митяй, дорогой! Не порти гостю настроение нашими внутренними проблемами. Ты лучше расскажи, куда привез и что там есть, – миролюбиво уговаривал секретарь разошедшегося возницу.

– Там… – Дядя Митяй махнул кнутом в сторону салатового цвета новенького дома, где под бетонным навесом стояла уже румяная молодуха в парчовом платье. В одной руке она держала указку, другой поправляла сползавшее с плеч пальто с меховым воротником. – Там – одна надсмешка и ничего путьнего!.. – Сказал, словно огласил приговор, и ворча стал стряхивать с себя налипшую солому.

В сопровождении молодухи мы вошли в здание. Меня неприятно поразило, что там, кроме нас четверых, не было ни души.

– А где же мой зритель? – не скрыл я своего огорчения.

– Ой, такое творится… Все в Доме культуры. С утра места позанимали. А для вас у нас по плану – картинная галерея…

– ???

Стены в большом зале были сплошь увешаны произведениями живописи. Очевидно, мое лицо выразило искреннее удивление и восхищение, потому что хозяева враз оживились, наперебой стали горячо, с гордостью рассказывать об истории создания районной «Третьяковки».

Алтайские и новосибирские художники дарили свои картины колхозникам… На стенах – пейзажи, натюрморты, графика, эстампы. Среди них я увидел этюд замечательного, влюбленного в Сибирь художника Ивана Васильевича Титкова… Почувствовал в горле сентиментальное щекотание – как это здорово, что искусство приходит в самую глубинку.

– Почему же дядя Митяй галерею «надсмешкой» обозвал? – спросил я, недоумевая.

– «Надсмешка» в том зале будет. – Анатолий Петрович указал на закрытую дверь.

Во втором зале одна из стен была увешана портретами, и среди них – «надсмешка»… Да, конечно же, я узнал – это был дядя Митяй.

Художник изобразил его с высоко поднятым подбородком, со сдвинутыми к переносице бровями и крепко сжатыми губами. В глазах – точь-в-точь, как сейчас в санях, – искрится огонь «правды-матки». Так и кажется, вот-вот он выпалит: «Я вам не Щукарь какой-нибудь!» Пиджак его оттягивался медалями «За оборону…», «За взятие…» – на одной стороне, а на другой – двумя орденами Красной Звезды и гвардейским значком. Подпись на раме: «Ветеран колхоза и Отечественной войны».

– Дядя Митяй – наша гордость… Любят его у нас все, особенно ребятня, – с удовольствием докладывала мне экскурсовод. Потом жалобно обратилась к секретарю с просьбой: – Поговорите с ним… Только по-хорошему. Понимаете, стал вдруг отказываться выступать в школах.

– Почему? – серьезно спросил я.

– Говорит: «Я стал уже подбрехивать. Всю войну ездил на грузовике, а надысь в барнаульском техникуме ляпнул, что на танке, – стыдно… А теперь чего? – хвосты подвязываю скотине…»