Судьба открытия

— Моблизация, — произнес он непонятное слово.

Дядя стоял у стола, теребил пальцами бороду — из бороды торчало сено, — смотрел на Макагона с выражением скорби и беспокойства. Такой же взгляд у него был в тот памятный миг, когда на двуколке приехал Терентьев, крикнул, что вся команда осталась под землей.

Петька насторожился и слушал.

— На що воны народ чепают? — шепотом спросил Макагон. — Бились бы цари — Николай с Вильхельмом. На саблях чи як. Кому треба. Мало по рудникам народу сничтожили… Та на що сдалась ця вийна?

Петька представил себе: два царя, в золотой одежде, как попы, в золотых коронах, с саблями в руках, идут по степи навстречу друг другу. Идут и размахивают саблями. Интересно даже. Но почему дядя Черепанов с Макагоном так встревожились? Что им, разве жалко царей? Ну, пусть цари…

— А как оно будет? Дядь?… — вмешался он в разговор.

— Как? — переспросил Черепанов. Повернулся, взглянул мрачно, будто размышляя, ответить ему или нет. И, дернув себя за бороду, сказал: — Обыкновенно, стало быть. С немцем будет война!

С тех пор, что ни день, Петька видел: уезжали в город новобранцы. Одни шли на железную дорогу молча, другие выкрикивали песни отчаянными голосами. Плакали провожавшие их женщины.

На «Магдалине» за высоким забором, около дома, где жили инженеры, часто играли нарядные дети — два мальчика и девочка. За этим забором все казалось красивым: и клумбы с цветами, и подстриженные кусты акаций, и трепещущие на ветру белые полосы занавесок на террасе. Один мальчик здесь был сыном управляющего Пжебышевского, а остальные двое, брат и сестра, — дети инженера Дубяго.

Однажды, пробежав по степи за уходящими новобранцами, Петька с Данилкой и Васькой очутились недалеко от «Магдалины». Решили зайти посмотреть, что делают инженерские дети. Пришли, тихо залезли на забор.

Девочка сидела на скамейке, держала на коленях книгу, а мальчики, оба в коричневых сандалиях и матросских рубашках с синими воротниками, взявшись за руки, подскакивали и приговаривали:

Немец-перец-колбаса
Купил лошадь без хвоста,
Сел он задом наперед
И поехал в огород…

— Эй, вы! — окликнул их сверху Данилка.

Мальчики остановились, подняли головы — перед ними на заборе непрошеные гости.

— Давайте, — предложил Данилка, — в войну будем играть.

Мысль поиграть тут в садике с господскими детьми была для Петьки недосягаемо заманчивой.

Один из нарядных мальчиков, молодой Пжебышевский, помолчав, наконец согласился:

— Ладно, слезай. Только вы будете немцы.

Васька Танцюра продолжал сидеть на заборе, а Петька, робея, спрыгнул следом за Данилкой. Уж очень хотелось ему пройтись по желтому песку дорожек, полюбоваться на клумбах цветами — они, наверно, душистые. И такие яркие, пестрые: красные, оранжевые — всякие.

Девочка поднялась со скамьи. Она была в светлом платье, с большим бантом в волосах. В руках у нее открытая книга с раскрашенными картинками.

— Дай поглядеть, — попросил Петька, заметив картинки.

Девочка неожиданно сморщилась, сделала брезгливую гримасу.

— Фу, — сказала, — уходи. От тебя конюшней пахнет.

Петька смутился. А мальчики в матросских рубашках, скаля зубы, обнюхивали его, отворачивались, ржали по-лошадиному:

— И-и-и, от него конюшней пахнет! И-и-и! Ты с конями, наверно, живешь? Как лошадь! И-и-и!

С террасы на шум вышла высокая седая барыня. Поправляя рукой прическу, она прошла по аллее, остановилась перед Петькой. Данилка успел шмыгнуть в кусты, быстро влезть на забор. Заговорила, глядя строгими, холодными глазами:

— Ты чей? Как сюда попал? Украдешь еще что-нибудь. Какой ты грязный! Вот я узнаю, кто твои родители… Смотри, чтобы не смел в другой раз здесь появляться!

Петька молча кинулся к забору и почувствовал на себе злорадные взгляды молодых Пжебышевского и Дубяго.

— Оборванцы! — крикнула вдогонку барыня. — Распустились совсем!

3

Осенью Васька Танцюра поступил работать на шахту. Ему исполнилось одиннадцать лет. Должность его называлась: лампонос. Он носил по шахте зажженные запломбированные лампы, по пять штук в каждой руке. Если у кого-нибудь из рабочих лампа потухала, Васька обменивал ее на зажженную: пользоваться спичками под землей нельзя — в воздухе рудничный газ, может получиться взрыв.

Шахтеры любили маленького лампоноса, знали, помнили, что паренек — внук старика Танцюры. А Петька Шаповалов начал завидовать своему приятелю. Он не догадывался, как болят у Васьки руки — нелегко целую смену носить столько ламп; как хочется спать по утрам, когда гудок зовет на работу; какими длинными, тесными кажутся эти штреки и квершлаги и как жутко по ним идти, если идешь один.

Петька видел: Васька приходит домой, словно настоящий взрослый шахтер, солидно усаживается за стол; бабка Танцюра суетится — подает ему борщ или вареную картошку с салом, кладет перед ним краюху хлеба. И случалось — правда, не очень часто, не каждый раз, когда Петька бывал у Танцюр, — Васька по-хозяйски его приглашал:

— Сидай и ты. Ладно. Бери ложку.

Бабка тогда отрезала еще кусочек хлеба.