Судьба открытия

«Сделаю?» спрашивал себя Лисицын и поднимал брови. Глаза его застывали, устремленные в какую-то далекую точку. Потом он закрывал ладонями лицо и исступленно шептал:

— Сделаю, сделаю, сделаю!

Ночи напролет он просиживал за книгами; читал статьи иностранных химиков, откладывал их в сторону и снова возвращался к сочинениям великих соотечественников: Воскресенского, Зинина, Бутлерова, Менделеева. Особенно много ему дал Бутлеров — творец теории строения органических веществ, первый в мире получивший путем сложнейших комбинаций искусственный продукт, похожий на сахар. Однако бутлеровский сахар — только ключ к разгадке теоретических задач, он не имеет практического значения. А дешево, в огромных количествах углеводы — Лисицын в этом был твердо убежден — возможно получить лишь при прямом взаимодействии углекислоты с водой. Именно в этом состоит его идея. Теория Бутлерова поможет ее осуществить. И надо ее осуществить во что бы то ни стало!

«Научиться делать то, что делают растения. Преобразовать, улучшить процесс, научиться управлять им, повести его в приборах с неограниченно высокой скоростью!»

В первые же весенние дни на освещенном солнцем подоконнике снова засверкал зеленый фильтр. Иногда Лисицыну казалось, что труд потребует десятков лет, иногда он верил, что через месяц достигнет цели. Успехи нарастали медленно, и упрямство его росло быстрее успехов. Он похудел, перестал бриться, отпустил бороду. Борода торчала во все стороны медно-рыжим веером.

«Или победа и жизнь, — думал он, — или поражение и смерть. Неудачнику на свете оставаться незачем».

Кроме фильтра, пробирок с растворами, журналов и книг, где может быть сказано о химическом синтезе, его уже ничто не интересовало. Движение времени он перестал чувствовать. Лето между тем кончилось; незаметно промелькнула новая зима, и в такой же работе, в таких же надеждах прошло другое лето.

Жизнь в Петербурге кипела ключом, За стены лаборатории проникали лишь скудные ее отголоски.

Как-то раз в осенние сумерки у парадной двери продребезжал звонок. Лисицын, склонившись над микроскопом, рассматривал искусственные зерна, очень похожие по виду на зерна природного хлорофилла. Вот если активность этих зерен…

— Гость пришли, просят, — вполголоса за его спиной доложил Егор Егорыч.

Гость оказался Завьяловым — вместе учились в Горном институте. Приехал в Петербург с южных рудников. Узнал случайно адрес, решил навестить.

— Не служу, — сказал Лисицын, плотно прикрыв дверь в лабораторию, усаживая гостя в столовой — от лаборатории подальше. — Нет, нигде не служу. Как рантье, знаете, в свое удовольствие… Рад вас видеть.

«Вот если активность зерен… А, не во-время принесла нелегкая!»

Завьялов сложил губы пирожком и сочувственно закивал:

— Искренне понимаю, искренне. И сам бы отказался от службы, да деньги — презренный металл! Не вы один в такую пору… Душно! Поверьте, особенно на рудниках, в провинции.

Лицо у него было плоское, с острым носатым профилем, с непомерно толстыми подвижными губами. На щеках, будто приклеенные, курчавились темные бакенбарды. Из-за уха свешивался черный шнурок от пенсне, пружина которого, как у Чехова, поднималась до половины лба.

— Рабочие, — Завьялов размашистым жестом вскинул руку, — прямо вам скажу, неспокойны! Куда идет Россия? — Он потряс рукой. — Авторитет правительства…

Лисицын — в наспех повязанном галстуке, всклокоченный — сидел перед гостем и молчал. Пристально глядел на рисунок скатерти.

— Расскажите, наконец, про Лутугина, — попросил гость. — Подробностей жажду. К нам в провинцию новости из столицы, вы понимаете, весьма…

— Что про Лутугина?

— Ну как — что! Вам же известно?

— Я его видел год… — Лисицын поднял брови, — нет, два года с лишком тому назад. Два с лишним года.

— И ничего не слышали… вот теперь? Да не может быть!

— Не слышал ничего.

— Господи! Не слышали? Анекдот, честное слово анекдот! Столичный житель, ха-ха!

Завьялов опять картинно всплеснул руками, засмеялся. Губы его стали похожи на баранку. Он тут же, покровительственно посматривая на Лисицына, рассказал, что профессор Лутугин уволен из Геологического комитета по «третьему» пункту, без объяснения причин, в связи, как говорят, с его революционной деятельностью. А в Горном институте Лутугин сам подал в отставку. Предвидел, говорят, что его тоже должны уволить, что студенты ответят на его увольнение забастовкой — не захотел навлечь неприятности на них.

— Вот! Какое благородство! А вы по соседству живете!

— Не доходило до меня как-то, — бормотал Лисицын, — не слышал почему-то… Да что вы, первый раз слышу!