Судьба открытия

Целых вещей из бывшего прежде в мешках нашлось немного: две фарфоровые ступки, несколько тиглей, бутылка с притертой пробкой, неизвестно каким чудом сохранившийся змеевичок-холодильник. Кроме того, тут нашлись разобранные на части ржавые лабораторные весы, какие-то железные ролики, погнутые колпаки из жестяных пластин и вдобавок электрические приборы — дуговые лампы. «Самодельные, — решил Косых, — и, наверно, очень яркие, как для уличного освещения».

На рудник возвращались уже затемно.

— Товарищ инженер, — заговорил по дороге Шаповалов.

— Меня, кстати, Федор Митрофанович зовут.

— Ну, Федор Митрофанович… Интерес-то это представляет? Ценность?

— Ценность, говорите? Думаю, что ценности особенной тут нет. Точно не могу сказать. Вряд ли.

— А чем они занимались в этой лаборатории? Что они, по-вашему, делали?

— Да кто их знает! Завтра скажем. Пригласим Белоусова, с ним вместе…

«Сам не разбирается, — подумал Петька. И посмотрел на серп молодого месяца. Перед месяцем, как бы образуя магометанскую эмблему, сияла Венера, вечерняя звезда. — Пусть на Русско-Бельгийский поедем, решил он. — Ничего! Белоусов завтра определит Потом — к Хохрякову».

Сейчас на душе у него было радостно: такое чувство, будто закончен долгий поход — гора свалилась с плеч, — будто найден драгоценный клад. Находка, казалось ему, не может, не должна быть пустяком. Косых говорит так, наверно, по незнанию; а вклад в общее дело он, Петр Шаповалов, все-таки внесет.

— Осторожно вези! — крикнул он кучеру, когда телегу тряхнуло на ухабе.

Сидя рядом, поддерживал ладонями ящики. Секрет, думал, какого-нибудь производства открытие или новая глава в науке. Клава получит письмо — вот обрадуется! Хорошо бы хоть маленький шажок вперед, к социализму. Хоть на сантиметр. Вдруг это — решение той мысли Менделеева? Газификация? Да мало ли… А вдруг?

«А много, очень много надо учиться, чтобы самому…»

Мощными стволами вздымались к небу старые тополя. Медленно кружили в воздухе, падая, желтые осенние листья. Это были уже последние листья, приближался ноябрь, и на широкой аллее, что вела к главному корпусу университета, кое-где, пятнами, белел выпавший накануне снег.

Один — шаркая калошами, другой — сердито постукивая палкой, по аллее шли двое стариков. Они разговаривали вполголоса.

— Выскочка! — сказал первый из них, в отороченной бобровым мехом шапке. — Хе! Из молодых, да ранний! Вы, профессор, только бы послушали…

— Георгия Евгеньевича Сапогова ученик, — сказал второй и стукнул палкой, будто поставил точку. — Сверх того, уважаемый коллега, — палка снова стукнула, — его диссертация замечена всеми химиками мира. Незаурядная, доложу вам, диссертация. Да-с!

— Вы только бы послушали, профессор, ведь это же смеху подобно! Стал он в позу, как Наполеон… Стал и утверждает: нет, говорит, единой мировой науки. Есть, говорит, буржуазная наука и есть — в противоположность ей, обратите внимание — наука пролетарская. Так прямо и заявил: пролетарская! Хе-хе-хе-хе… Выслуживается! Хе-хе… Пролета-арская!..

Бобровая шапка затряслась — старичок закатился беззвучным смешком.

— Да-с, доложу вам! — продолжал, ударяя палкой о землю, второй старик. — Молод, верно. Ему, чай, и сорок пять не исполнилось. А мысли, доложу вам, в диссертации — Бутлерову подстать! Ломоносову! Менделееву! Небывалое преобразование клетчатки, др-ревесины! — раскатисто сказал он и сурово взглянул на собеседника. — Бесспорными опытами доказывает: из древесины — все возможности к этому — люди пищу получат со временем! Не глюкозу, заметьте, — крахмал, сахар к вашим услугам. Доброкачественный! Сколь угодно. С малыми затратами. Гениальная идея! Да-с! Остроумнейшая вещь!

— Анекдот, послушайте, анекдот… Только пролетарская наука, говорит, прогрессивна. Только та наука, говорит, что служит передовому классу. Передовому, заметьте! Каков, а? Ло-овок!

— А читали вы, уважаемый коллега, — спросил второй, остановился, ехидно прищурился, — сочинения этих… ну, большевиков? Ульянова, например, — Ленина?

— Я? Да вы что! Шутить изволите… — Старичок в бобровой шапке вскинул голову. — Зачем же ученому политика?.. — Он закашлялся. И вдруг зашептал, показывая глазами: — Ш-ш-ш… Смотрите, сам идет… Новоиспеченный… Выскочка! Кхе, кхе! Шествует!

Из дверей университетского здания вышел Григорий Иванович Зберовский, новый профессор, о котором сейчас говорили старики.