Судьба олигарха

– Я тоже сейчас без работы. Ты один, тебе легче, а у меня жена с ребенком, да еще и теща, как начнут вдвоем пилить – не знаешь, куда деваться. Муж с женой, а живем порознь, я – у себя, она – у родителей, только на выходные съезжаемся. За два дня так меня достает, что потом пять дней от нее отдыхаю. Говорю ей: найди себе богатого, а она: нет, я тебя люблю! На собеседования, бывало, по два раза в неделю ездил и без толку. Резюме свое в Интернете разместил – я и водитель, я и телохранитель с разрешением на оружие.

– У тебя что, компьютер есть?

– А ты думал, я только по мешкам стучать умею? А у тебя, нет? – переспросил Макс, и Пашка отрицательно покачал головой.

– Ну, ты даешь! Это даже не окно в Европу, целая дверь, и не одна, сто дверей во весь мир! Можно, не выходя из дома общаться с кем хочешь, на другом конце земного шара. А информации, сколько можно новой накачать – любую книгу, любой фильм. Он еще в прокат не вышел, а в Интернете уже есть. Я вон себе столько нацистской тематики понаходил, даже «Mein Kampf» скачал, правда, зря. На «Петровке» свободно продаётся, и проще, и в пять раз дешевле. Зашел как-то на жидовский сайт, скинул свастику и приветствие «Хайль Гитлер!», так жиды за это лишили меня доступа – внесли в черный список пользователей, и я теперь зайти туда не могу, – улыбнулся своей выходке Максим, взглянув на попутчика. – И угрожать стали. Пишут из Германии: я позвоню в Питер, оттуда приедут люди и тебе эту свастику на лбу паяльной лампой нарисуют. Я такой злой был, отвечаю на тот адрес: ты, чудище-юдище, если хочешь со мной разобраться, приезжай сам, но билет бери только в одну сторону, потому что здесь тебя и похоронят.

– И что, больше не пугали? – спросил Пашка, слушая историю бескомпромиссной войны, объявленной Максом мировому сионизму.

– Звонил еще раз какой-то урод со скрытого номера. Спрашивает: А ты не боишься, что евреи тебя на кол посадят, прям возле дома? И адрес мой называет, меня аж затрясло, со мной так нагло уже лет двадцать никто не разговаривал! Это ты, говорю, меня боишься, раз номер спрятал, и правильно делаешь, потому что, если я тебя встречу, то на колу сидеть будешь сам. Хотел у Артема флаг израильский забрать, одеть маску, расстрелять его из пистолета, а потом сжечь под нацистский марш и на сайт их скинуть.

– Тебя же туда не пускают, – напомнил Пашка.

– Паха, отсталая ты личность, их запрет всегда можно обойти, было бы желание.

У метро Максим высадил Пашу и, взяв номер телефона, уехал. От нечего делать Пашка продолжал тренироваться каждый день, Макс появлялся в спортшколе три раза в неделю, а два – ездил в другой зал бить мешок.

Так продолжалось еще с полмесяца, в вяло текущей будничной суете, и Павел с трудом представлял свое будущее, с тоской подсчитывая оставшуюся наличность. Летом можно было найти подработку, пойти подсобником на стройку или грузчиком в магазин, но зимой помощники были не нужны, каждый старался дотянуть до тепла с наименьшими потерями, в смутной надежде, что весной все измениться к лучшему.

Обескровленные кризисом стройки, замерли, разинув рты, вырытых за лето котлованов, с торчащей оттуда, словно гнилые зубы, ржавой арматурой. И стояли зловеще скелеты недостроенных небоскребов, как декорации фантастических фильмов о Третьей мировой. Уже непривычно холодный первый месяц зимы напомнил о себе щиплющим уши морозом и выпавшим, но не растаявшим снегом. Он лежал, как белые погоны на широченных плечах домов, искрясь и переливаясь в блеске тусклого солнца; по ночам тревожно и весело хрустел под ногами, а мороз подгонял запоздалых прохожих, обжигая их легкие ледяным дыханием.

На все это смотрел свысока с лукавой улыбкой Гоголь, в преддверии своего юбилея и были видны во мраке написанные на бигборде слова: «Что Вы знаете про Украинскую ночь? Это ночь удивительная, совершенно особенная ночь».

И верилось даже теперь (а может не даже, а как раз?), и в это, и во многое другое рассказанное им. Ведь нужно же во что-то верить.

Так заканчивался, медленно испуская дух, как сбитая машиной дворняга, год две тысячи восьмой, от начала мирового кризиса первый.

Часть

II

А в середине декабря, в утренний час, когда Паша едва проснувшись бродил по квартире, как наглотавшийся хлорофоса таракан, начиная новый день с будничных хлопот, ему позвонил Максим.

– Лед тронулся, господа присяжные заседатели – есть работа, – возбужденно заговорил он. Дни, в которых не было ничего, кроме томительного ожидания – звонка, телеграммы, бандероли, денежного перевода, хоть каких-нибудь перемен – заканчивались, а вместе с ними – безденежье и безнадега. И эта неизвестная, таинственная работа глотком адреналина встряхнула Пашку, изгоняя остатки дремоты.

– Подъезжай на двенадцать к метро Харьковская, – распорядился Макс и повесил трубку, ничего не объяснив.