Судьба офицера. Книга 3 - Освященный храм

— Папину лодку может сорвать и унести…

— За папину не бойся — он такую власть завтра получит, что никакие штормы не сорвут его лодку: она всегда будет в укрытии.

— Андрей Петрович, — повернулась к нему девочка, и в это время во все небо полыхнула молния, и он увидел ее взрослое, сосредоточенное лицо и требовательный взгляд серых глаз с расширенными темными зрачками, как у ее отца, — вы не ответили на мой вопрос.

Они стояли посреди двора, в предгрозовых сумерках, и для каждого из них этот разговор был очень важным, а потому они не замечали, что усиливается ветер, что начали вспыхивать молнии и в землю вокруг них врезаются крупные капли дождя, как пули, вздымая султанчики пыли.

— Вот ты забеспокоилась о папиной лодке… А твоя лодка… Есть у тебя своя лодка?

Хлынул ливень. Он словно упал с неба сплошной лавиной. Раз за разом с оглушающим треском взрывались молнии, и когда они освещали землю, казалось, что дым сплошной пеленой плывет по ней. Тоня что-то крикнула, но Оленич не расслышал и спрашивал:

— Что? Что ты говоришь? Повтори!

Но она его тоже почти не слышала, но потом наклонилась и крикнула:

— Вы говорите о лодке-судьбе? Где ее взять?

Оленич крикнул:

— Никто этого не знает!

— Капитан, кто-то стоит у ворот…

Оленич увидел крупную мужскую фигуру в темном плаще с капюшоном на голове. Кто это?

— Входи! — крикнул он.

Дождь как град грохотал по плащу и капюшону. Человек подошел вплотную и приоткрыл лицо: это был Эдик.

— Я пришел, капитан.

— Вижу. Пойдемте в дом.

Все вокруг громыхало и вспыхивало, и ливень заливал теплую землю. Сад шумел еще необлетевшей листвой. Стало совсем сумеречно, и лишь на столике мерцали белесые яблоки. Из дома пахнуло теплом. Андрей зажег свет и впустил гостей. На плитку поставил чайник. Войдя вновь в комнату, заметил, как радостно и стеснительно посматривала на парня Тоня и как Эдик старался не подать виду, что девочка ему нравится. Но он и вправду был сейчас серьезнее, чем когда бы то ни было:

— Пришел я, капитан, чтобы окончательно все выяснить и на всем поставить точку. Или, как говорит мой шеф Кубанов, четко расставить все акценты.

Эдуард положил на стол черный конверт с фотографиями.

— Здесь снимки. Если нужны будут негативы — я их спрятал, — объяснил он. — Посмотрите. Но, если можно, уединясь. Не надо, чтобы это видела Тоня. Ты извини, Тоня, — обернулся Эдик к девушке.

— Хорошо. Я пойду в дом. Там ярче свет. — Оленич выглянул в окно. — Хотя гроза, кажется, уже проходит. — Накинув китель, спрятав в карман брюк пакет, пошел, но возле двери остановился и строго посмотрел на Эдика: — Смотри не балуй!

Эдуард с готовностью поднял обе руки, а Тоня, вспыхнув, опустила голову, и густые волосы закрыли ее лицо.

— Извини, дочка, я ведь и за тебя отвечаю.

Там, в доме, включив свет, Андрей разложил снимки на столе и стал рассматривать. Мурашки поползли по спине от кошмарных картин пыток, казней, от застывшего навечно человеческого крика, от унижающего чувства обреченности. Голова закружилась, когда он увидел карточки расстрела Марии Никитичны и Оксаны. Сердце заходилось, и Андрей то и дело отдалялся от стола, делал несколько кругов по комнате, но человеческая трагедия, запечатленная на бумаге, притягивала к себе.

Оглянулся в пустой комнате, словно хотел найти свидетелей всего, что увидел сам, и вдруг на него глянули со стены, с увеличенного портрета, мать и дочь… Свидетели! Здесь они сфотографированы живые и счастливые, не подозревающие о своем будущем. И вот они со стены теперь глядят на свою мученическую смерть!..

Многие годы, находясь на излечении, Андрей боялся больше всего приступа холода и потери сознания, но на этот раз он забыл даже об этом. Если есть на этом свете хоть какая-то, хоть элементарная справедливость, то с ним ничего не должно произойти, потому что ему предстояло самое главное — стать свидетелем возмездия за смерть капитана Истомина, за смерть этих женщин и многих других людей… И начавшийся было озноб незаметно растаял, и когда Андрей вошел в свою квартиру, то уже владел собою, хотя на лице еще были следы от только что пережитого. Ни Тони, ни Эдика не оказалось в комнате. Куда они могли деваться? Неужели убежали в такую грозу?

Озадаченный и все еще с больно стучащим сердцем, сидел Андрей и вновь и вновь перебирал в памяти только что виденные фотографии… Но вот молодые люди вбежали в комнату — мокрые и возбужденные. Тоня, разгоряченная, блуждающим восторженным взором поглядывала на Эдика, а тот пытался отвести глаза от Оленича. Заминка не прошла мимо наблюдательного капитана, и он спросил:

— Что с вами, ребята?

— Порядок, товарищ капитан! — отрапортовала Тоня.

Эдик, зная, что от Оленича такими возгласами не отделаешься, попытался объяснить:

— Мы немножко побегали под грозой. Это же здорово! Я сделал несколько кадров грозы: а вдруг получится хороший видовой снимок?

В окна ударил солнечный свет: гроза прошла, ливень кончился, и тучи уплыли в иные места.