Судьба. На острие меча

Занятая своими мыслями, я едва не проглядела нужный мне поворот. Покрывшись холодным потом и тяжело дыша, я повернула направо. Коридор стал ещё уже. Теперь я шла прямиком к камерам для особо опасных преступников. Черные, закопченные стены тем не менее блестели отполированные прикосновением тысячи обнаженных тел проходивших здесь узников. В тусклом свете факела привиделось моё изображение, казалось, я гляжу в чёрное, тусклое, но от того не менее реальное зеркало. Измождённые черты лица, узкие исхудавшие плечи, висящая как на шесте одежда. Я не сдержалась, чтобы горько не усмехнуться, за последнее время я действительно изрядно постройнела. Ничего, ничего, нормально выгляжу, были бы кости целы, а мясо нарастёт. "Интересно… — нет, интересно не то слово, но всё же интересно, — а Тёрма они тоже посадили на хлеб и воду? — выскользнувшая из подсознания мысль заставила меня содрогнуться от ужаса, — а если его вообще не кормят? А если…" Думать об этом «если» не хотелось… Я прибавила шаг.

Снова начали попадаться заполненные заключёнными «клетки». Теперь я была вынуждена подходить вплотную к решеткам и, освещая камеры тусклым светом факела, тщательно разглядывать измождённые, потерявшие человеческий облик лица заключённых. Они выли, вопили, лязгали зубами в мою сторону, пытались дотянуться руками. Пару раз мне едва удалось избежать прикосновения скрюченных пальцев…

Знакомая фигура высветилась в тусклых мерцаниях факела, когда я уже почти отчаялась. Тёрм сидел на каменном полу, подобрав под себя ноги и спрятав в широких ладонях своё лицо. В узкой как могильная щель камере полковник был один. На толстых прутьях решетки висело сразу два амбарных замка.

— Здравствуй, — он даже не пошевелился, а мне стало очень неловко и… почему-то стыдно. Я судорожно сглотнула. — Я пришла поблагодарить.

Терм всё же посмотрел на меня. Боже, что с они тобой сделали?! Все его лицо превратилось в единый синяк. Да и на теле, прикрываемом изодранными в клочья лохмотьями, наверняка, нет ни одного живого места, и ещё запах — боже! — тяжелые запахи подземелья не смогли перебить запаха паленой кожи и жженного мяса.

— Зд-ра-вст-вуй, — прохрипел полковник и попытался сглотнуть, но в пересохшем от жажды горле не нашлось ни капли влаги. Мне хотелось плакать. Я чувствовала его боль так, будто это меня прижигали каленым железом, будто это моё тело рвали щипцами и раздирали на части, разрывая в разные стороны наматываемыми на вал канатами.

— Тёрм, — позвала я, снимая с ремня флягу и бросая её в безвольно лежавшие на коленях ладони. Его пальцы мгновенно сжались на обтянутой жёсткой кожей поверхности. Я видела, что ему хочется, неимоверно хочется, мгновенно вырвав пробку, вскинуть фляжку к губам и пить, пить… жадно, обливаясь, всхрапывая, как запалённая в беге лошадь и поглощая драгоценную влагу до тех пор, пока на дне фляги не останется ни капли. Но Тёрм не был бы Тёрмом, которого я знала, если бы поступил именно так. Несмотря ни на что, он оставался собой. Медленно, очень медленно и осторожно, и не только потому, что не хотел пролить ни капли, а словно испытывая свою волю, он вытащил из фляжки тугую пробку и, так же медленно подняв руку, поднёс горлышко к растрескавшимся губам. Первый глоток дался ему с явным трудом — пересохшая гортань никак не желала пропускать вовнутрь драгоценную влагу. Затем он сделал еще один глоток, ещё и, протяжно вздохнув, отстранил флягу в сторону.

— Спасибо, — с трудом выдавил он и, устало откинувшись спиной на стену, закрыл глаза. — Прости…

— За что? Разве ты виноват, что мы родились по разные стороны границы?

— Я должен был предупредить.

— Должен? Почему? Мы же враги…

— Девушке не место на войне, даже если она родилась в доспехах, с оружием в руках…

— Ты считаешь, женщина не способна воевать? — я даже немного разозлилась, — ты думаешь, она не может держать меч так же твёрдо как мужчина?

— Нет, я не это хотел сказать, — каждое слово давалось ему с трудом, — ты доказала, что можешь быть сильнее любого мужчины, но пойми, женщины должны дарить жизнь, а не отнимать её…

— Ты так считаешь?! Ты думаешь, что я должна сидеть и ждать, когда придёт чужой мужчина и уничтожит всё то, что я так любила? Ты считаешь, я должна сидеть сложа руки и наблюдать, как горят наши дома, как убивают дарующих жизнь женщин? Смотреть, как четвертуют наших детей и не брать в руки оружия?

— Авель, остановись, Авель, я думаю, войны вообще не должно быть. На земле достаточно места, чтобы хватило всем и солнца, и воды, и хлеба.

— Если это так, то почему вы всё время стремитесь вторгнуться в нашу страну с войной?

— Мы? — Тёрм удивился вполне искренне, — это вы всё время замышляете планы порабощения нашего государства, зачем нам ваши земли, если наша стада тучнее, а земля плодороднее?

— Не знаю, но разве не вы то и дело вторгаетесь в наши пределы, разоряя приграничные сёла и убивая их жителей?

— Мы всего лишь не оставляем без последствий вылазки ваших войск.