Судьба Конрада

– Хорошо, – Кристофер встал и перебрался в переднюю часть фургона.

Не знаю, что он сделал. Лошадь снова тронулась, и через мгновение внутри каравана стало так темно, что дети напротив меня тихонько встревоженно защебетали. А в следующее мгновение я понял, что смотрю через заднюю дверцу фургона на туннель широко распахнутых ворот, а лошадь поворачивает на дорогу. Я слышал, как ее копыта стучат и скользят по трамвайной линии, когда Кристофер заполз обратно. Потом она, видимо, нашла пространство между рельсами, поскольку ее ноги снова стали издавать равномерный стук.

– Как ты это сделал? – спросила Милли.

То был профессиональный вопрос кудесницы, даже если у нее по-прежнему стучали зубы.

– Привратника не было, – ответил Кристофер, – так что я легко закоротил защиту. Должно быть, его тоже арестовали.

До Столлчестера ехать было долго, а лошадь двигалась далеко не так быстро, как трамвай. Медленный стук ее копыт был таким равномерным, а внутри фургона – так уютно, что я заснул, и мне снились медленные сны с чесночно-металлическим запахом. Время от времени я просыпался – обычно на крутых участках, где лошадь двигалась еще медленнее, а Странник нажимал на тормоз с долгим смазанным звуком и кричал что-то лошади на своем иностранном языке. Затем я снова засыпал.

Окончательно я проснулся, когда в фургон с обеих сторон проникал белый утренний свет. Стук копыт казался громче, и к нему добавлялось сильное эхо. Я сел и через заднюю дверь увидел, как мимо очень медленно проплывает Столлчестерский Собор. Мгновение спустя Странник наклонился назад, чтобы сказать:

– Здесь мы должны вас высадить.

Кристофер суматошно подпрыгнул, просыпаясь:

– О. Хорошо. Спасибо.

Думаю, Милли проснулась, только когда мы уже стояли на улице, наблюдая, как фургон с грохотом быстро уезжает от нас, весь позвякивающий и дребезжащий – теперь лошадь двигалась торопливой рысью.

Милли снова начала дрожать. И неудивительно. Ее полосатая униформа Столлери совсем не грела – как и моя, коли на то пошло. Мы выглядели ужасно неуместно посреди мокрой слегка туманной улицы. Должно быть, одежду Кристофера захватило одно из изменений. На нем были просторные мешковатые одеяния, с виду из дерюги, и выглядел он еще более странно, чем мы с Милли.

– Ты в порядке? – спросил он Милли.

– Просто замерзла, – ответила она.

– Большую часть жизни она провела в жаркой стране, – объяснил мне Кристофер, обеспокоенно осмотрев туристические магазинчики на другой стороне улицы. – Слишком рано, чтобы магазины были открыты. Думаю, я могу наколдовать тебе пальто…

Пальто, подумал я, свитера, шерстяные рубашки – я знаю, где всё это найти.

– Наш книжный магазин как раз в конце улицы, – сказал я. – Могу поспорить, моя зимняя одежда по-прежнему лежит в моей комнате. Давайте проберемся туда и возьмем несколько свитеров.

– Хорошая мысль, – согласился Кристофер, обеспокоенно глядя на Милли. – А потом покажи нам дорогу на железнодорожный вокзал.

Я провел их по улице к аллее позади нашего книжного магазина. Задняя калитка открылась как обычно, когда я вскарабкался на нее и перегнулся через верх, чтобы отодвинуть засов, а потом спрыгнул и поднял щеколду. Ключ от задней двери висел за водосточной трубой во дворе – совершенно как обычно. Будто я никогда и не уходил, подумал я, пока мы на цыпочках пробирались через контору. В магазине было не совсем как обычно. Касса и большинство больших книжных шкафов находились в других местах. Я не мог понять, являлось ли это следствием одной из перестановок дяди Альфреда или всех тех изменений в Столлери. Во всяком случае, запах остался прежним: запах книг, мастики для натирания полов и слабая нотка химических препаратов из мастерской дяди Альфреда.

– Вы двое, оставайтесь здесь, – прошептал я Кристоферу и Милли. – Я прокрадусь наверх и достану одежду.

– Кто-нибудь может услышать? – спросила Милли, с усталой дрожью устраиваясь на стуле за кассой.

Насколько я знал, моя мать по-прежнему была в Столлери. К тому времени, когда она вошла в Большой Салон, она уже опоздала на последний трамвай, а первый утренний добирается до Столлчестера только к половине девятого. А чтобы разбудить по утрам дядю Альфреда, требовалось два больших будильника с двумя звонками, размером с чашку каждый.

– Нет, – ответил я и побежал наверх, стараясь ступать как можно легче.

Странно, после Столлери наша лестница казалась маленькой и убогой. Жужжание старой магии, исходящее из мастерской дяди Альфреда, тоже казалось маленьким и убогим после магии, которую я чувствовал от Кристофера и самого Столлери. И я забыл, что жилая часть нашего дома так пахнет пылью. Я поспешно поднялся через странность на самый верх в свою комнату.

Добравшись туда, я с трудом поверил глазам. Моя мать захватила мою комнату, чтобы писать там, захламив своими обычными стопками бумаги и копиями книг, а рядом с окном стоял ее рассыпающийся старый стол с пишущей машинкой. На мгновение я подумал, что, возможно, виновато одно из изменений в Столлери, но, присмотревшись внимательней, увидел отметины там, где раньше стояли кровать и комод.