Судьба (книга первая)

Старики говорили громко, сквозь открытую дверь кибитки до Узук долетали обрывки фраз. В углах мазанки уже расселись ночные тени, и девушка вязала узелки почти на ощупь, часто ошибаясь и перевязывая заново. Вот будет закопчён копёр, украсит он чью-то кибитку. Подойдёт мудрый человек порадоваться на мастерство безвестной ковровщицы, увидит дрожь и прерывистость в чётких линиях узора и скажет: «Волновалась мастерица, смутно было у неё на сердце, боялась она чего-то и ожидала недоброго». Именно так и скажет, потому что для мудрого ковёр — раскрытая книга жизни. Недаром ведь говорит туркменская поговорка: «Расстели свой ковёр — и я прочту твоё сердце».

Узук соскучилась по отцу и с радостью посидела бы с ним рядом, как всегда, когда он ненадолго приходит из песков. Но сегодня что-то мешает ей поступить так, что-то гнетёт её. Зачем он приехал? Чего хочет от него Сухан Скупой? Почему бай и чужой человек, так пристально глядевший в её сторону, долго разговаривали в их кибитке? Невидимый странный паук плёл вокруг девушки свою сеть, и Узук вздрагивала порой, словно в самом деле прикоснулась к липкой тягучей паутине.

— Я знаю, что от тебя нужно Сухану Скупому, — говорила мать. — Он хочет просватать нашу дочь, за одного своего приятеля. Ему твоё согласие требуется. Вот и всё.

Узук уронила гребень, ей показалось, что у неё из под ног уходит земля, и дальнейший разговор она слушала в каком-то оцепенении, как сквозь ватное одеяло.

— Что за приятель такой? спросил Мурад-ага. — Откуда он? Здешний?

— Пока и сама не знаю. Говорят, из большой и богатой семьи. С городом связаны, торгуют хлопком. Это я из их разговора поняла. А потом мне ещё Огульнияз рассказывала. Она видела Огульджерем, жену Оразмухаммеда, — знаешь? — и та всё объяснила. Она родом из того аула, откуда человек приезжал, знает всю их семью. Был здесь старший брат, а жениться хочет другой. Всего их то ли четверо, то ли пятеро. У этого, второго, уже есть жена, по вроде, детей нет. А может и есть дети, кто их знает.

Мурад-ага слушал жену, не перебивая. Налитый чай остыл в пиале, но старик не сделал ни одного глотка. Самые худшие опасения его сбывались.

— Говорят, все братья друг друга стоят, — продолжала Оразсолтан-эдже, — все головорезы. Разве могу я отдать свою дочь в такую семью? Пусть они даже баи. Они — для себя баи, а мне их богатство не надо! Говорят конь найдёт свою коновязь, вода — трещину. Они — баи, пусть ищут невест среди равных себе. А мы, бедняки, и дочь свою отдадим за бедняка… Подумать только: старый человек, уже женатый! Нет, это всё равно, что сжечь свою дочь, что ему отдать. Не могу я своё дитя своими же руками в огонь бросить. Пусть выйдет замуж за бедняка, за своего ровесника. Как-нибудь проживут и без богатства, как мы с тобой прожили. А трудно будет — хоть меня попрекать дочка не станет, что я её жизнь загубила. Так и скажи Сухану Скупому!

— Тише жена, тише, не кричи! В стене есть мыши, а у мышей — уши.

— Пусть — уши! Пускай все слышат! Что мне бояться? Так ему и скажи: слишком молода наша дочь, чтобы мы сватов принимали. Говорят, что сам Сухан Скупой привёл этого человека к нам, чтоб ему лопнуть. Нет у меня дочери на выданье! Слышишь, — нет! У него самого дочка в девках засиделась — пусть и просватает своему другу — так ему и скажи.

Ошеломлённый известием и бурным натиском жены, Мурад-ага пробормотал:

— Ладно… Я пойду. И скажу, как ты велишь.

— Постой! — спохватилась Оразсолтан-эдже. — Погоди, слышишь? Ты не очень перед Суханом-то… не спорь особенно. Ты человек слабый, он тебя напугать может. Говори спокойно, не горячись. А будет настаивать, не говори ни да, ни нет. Скажи с женой, мол, пойду посоветуюсь, с матерью невесты. Что-нибудь придумаем…

Мурад-ага вернулся быстро.

— Нет дома бая. На базар уехал. Жёнам своим наказал передать, чтобы я его там разыскал. Вот беда ещё! Придётся ехать в город.

— Придётся… чтоб ему лопнуть, — согласилась Оразсолтан-эдже.

— Дай мне тогда пару монет, спешить надо.

— Вот беда, ни копейки в доме нет… Утром хотела попросить, чтобы соли с базара привезли — соль у нас кончилась, — стала искать, ничего не нашла. И занять не смогла ни у кого. Может, ты на базаре у Сухан-бая одолжишь немного?

— Ай, жена, говоришь ты — сама не знаешь что! — досадливо отмахнулся Мурад-ага. — Как можно на бая полагаться? Да и разговор с ним будет не из приятных.

Оразсолтан-эдже неуверенно сказала:

— Что же делать? Может, взять тот кран, что Узук на шее носит?

— Жалко, но возьми, — согласился Мурад-ага. — Может, бог даст, этот кран на счастье пойдёт.

— Узук! Пойди сюда, серна моя! — закричала Оразсолтан-эдже, высунувшись из двери. — Узук, отцу вот на базар ехать надо, а в доме денег ни копейки. Прямо не знаем, что и делать. Ты, доченька, дай нам свой кран. Может, отцу его и не придётся потратить, тогда снова прицепишь.