Судьба. Книга 4

— Разве в городе врагов у тебя будет меньше? — скривил губы Аманмурад, чувствуя своё превосходство над братом, который хоть и старший в роду, малодушничать стал, собственной тени пугается.

— Нет, не меньше, — Бекмурад-бай словно задался целью подтвердить нелестное о себе мнение, — в городе кругом враги. Однако чем жить поодаль, на виду лучше жить среди врагов — меньше заметен будешь.

— Постарел ты, брат, — с сожалением сказал Аманмурад, — годы твой подошли к ближнему водопою, на дальних выпасах им уже не бывать.

«Щенок! — со снисходительным презрением подумал Бекмурад-бай, поняв прозрачный «намёк Аманмурада. — Щенок! Ещё уши не обрезаны, а ты уже на матёрою волка кидаешься! Щёлкнуть бы тебя в нос, чтобы на брюхе полз, повизгивая и землю хвостом колотя! Да нет, пожалуй, не поползёшь, кусаться захочешь, а нам с тобой, брат, грызть друг друга не с руки… Ладно, так и быть отпущу тебе до времени твою непочтительность к старшему. Больше того, скажу тебе одну вещь, порадую, чтобы вы со своим глупым Исранилом не считали Бекмурад-бая одряхлевшим верблюдом, у которого нижняя губа свесилась и колени в обратную сторону выгибаются».

— У каждого возраста есть и свои недостатки и свои достоинства, младший брат, — с плохо скрытой иронией произнёс Бекмурад-бай. — У молодости — полное сердце и пустая голова, у старости — наоборот, а зрелость обладает и тем и другим. По твоим намёкам я понял, что ты осуждаешь меня…

— Не осуждаю, джан-ага, нисколько не осуждаю, у меня права нет осуждать тебя! — поторопился исправить оплошность Аманмурад.

— Хорошо, не осуждаешь, — великодушно согласился Бекмурад-бай. — Будем считать, что выразил сомнение… или лучше — озабоченность: в самом ли деле старший рода призывает к покорному бездействию и холит свои руки сам. Твоя озабоченность мне понятна, и я отвечаю на неё: нет, младший брат, я призываю не к покорности, а к сохранению и накоплению сил для предстоящей борьбы, в которой должен восторжествовать туркменчилик. Если терять пшеницу по зёрнышку, то в день посева будут пустыми ладони, а день жатвы не наступит никогда. Ты понял меня, младший брат?

— Понял, джан-ага, понял, — покорно согласился Аманмурад, посмеиваясь в душе и недоумевая, с чего бы это столь велеречиво стал изъясняться Бекмурад — прямо имам, а не джигит!

— Хорошо, если понял, — кивнул Бекмурад-бай. — Теперь я отвечу на вторую часть твоего сомнения: нет, я не сижу, сложа руки. Я не произношу прямых слов против Советов большевиков и коммунистов — это опасно и неубедительно. Это даже вредно, как вредно заливать с верхом молодые побеги — они погибнут. А вот если ростки сомнений, которых в тёмной массе людей полным-полно, если ты их будешь поливать осторожно, они со временем дадут нужное тебе зерно. Понятно?

— Понятно, — ответил Аманмурад, хотя сказанное братом доходило туго, с пятого на десятое.

— Слышал, что в селе Амандурды-бая прирезали одну строптивую дрянь, которая ходила жаловаться на мужа в аулсовет? — спросил Бекмурад-бай.

— Не слышал! — с готовностью откликнулся Аманмурад, обрадованный, что брат заговорил наконец своим обычным, по-человечески понятным языком. — Не слышал. Но приветствую тех, кто это доброе дело сделал.

— Эго сделал я.

— Ты?! — У Аманмурада от удивления глаза полезли на лоб. — Ты пошёл и убил?!

— Так мог бы поступить только неразумный, — усмехнулся Бекмурад-бай. — Её убили сами босяки, они и ответ держать будут. А с ними предварительно поговорили люди Амандурды-бая, получившие приказ от своего хозяина. А сам Амандурды-бай получил первое слово от меня. Дело сделано, а я — в стороне. Понял, как нужно действовать?

— Склоняюсь перед твоей мудростью, старший брат, — совершенно искренне сказал Аманмурад.

— Друга своего, Берды, — не забыл? — продолжал спрашивать Бекмурад-бай, тая под усами самодовольную усмешку.

— Черти бы ему в аду друзьями были! — с сердцем выругался Аманмурад и от избытка чувств хлестнул плетью по кошме, на которой сидел. — Я из этого «друга», попадись он мне в руки, кишки вымотаю и на глазах у него собакам скормлю!

— Что так зол на него?

— Ты не знаешь, что ли! Из-за него, ублюдка, и из-за этой шлюхи Узук позор пал на наш род! А нынче он самый въедливый сторож на границе, ума не приложу, как я с Сапар-баем расквитаюсь за целый мешок золота да серебра, что пришлось из-за этого пса бросить в песках!

— Не кручинься — нашего богатства на многие расчёты хватит. И дорога твоя на ту сторону свободной станет. Брат твой позаботился об этом. Берды будут судить за большую взятку и посадят в тюрьму.

— Вот это так! Вот это правильно! — возликовал Аманмурад. — Всех туркмен, которых большевики приманивают, надо позорить чёрным позором на весь мир! А выпадет случай — убивать беспощадно, как отступников веры, осквернителей отцовских могил! Если бы от меня зависело, до нынешнего рассвета Аллак и Меле перестали бы дышать!