Судьба. Книга 2

Вот и сегодня, сидя возле оджака и поглядывая на спящих ребят-погодков, он пошевеливал палочкой огонь и говорил жене:

— Ты только посмотри на этих внуков Кемине! Спят сном праведников и никаких забот им нет. Один вон голову в дырку одеяла просунул и думает, видно, что за райскими гуриями подсматривает!

— Измучилась я с этим одеялом, — сказала жена, отложив прялку и поправляя спящих малышей. — Одни дыры!

Торлы лукаво покосился на неё.

— Я бы его давно выбросил, да боюсь, что ты пожалеешь.

— Я пожалею?! Что я от него хорошего видела?

— Неужели забыла, Джемал моя? Неужто не помнишь, как пришла невестой под это одеяло?

— Теперь от него тех радостей не дождёшься. Чем больше ждёшь, тем дальше они становятся. Сжечь его надо — и всё! На нём дыр больше, чем на знаменитой шубе молла Кемине.

— Ты оказывается умная у меня, гелин-бай! Давай сожжём! Я подумал, что если счастье случайно и заглянет в наш дом, то при виде этого одеяла повернёт назад, скажет, мол, с такой бедностью я не справлюсь. Наш дом — настоящий дворец царя бедности, и чтобы разрушить его, нужно очень сильное счастье. Беда только, что счастье всё время проходит мимо нас к дверям Бекмурад-бая, а к нам одна бедность заходит. Тебе не кажется, моя Джемал, что на нашем одеяле пьёт чай бедность всего аула? Сидит, как в гостях, и пьёт. А если мы сейчас сожжём одеяло, бедности не на что будет присесть и она пойдёт искать более гостеприимные дома.

Джемал улыбнулась.

— Один, говорят, на вошь рассердившись, шубу сжёг. Вошь уничтожил, но и голым остался. Как бы ты не стал похожим на него.

— Это почему же?

— От этого одеяла много дыма будет, и дым выест глаза счастью, если оно окажется поблизости.

— Ай умница моя, гелин-бай! Всё угадала, только немножко не так. Если дым попадёт в глаза счастью, оно не разыщет дверей Бекмурад-бая и обязательно войдёт в наши двери.

Жена, смеясь, легонько хлопнула Торлы по спине:

— Всегда ты оказываешься прав! А что хану Морозу скажешь, когда одеяло сожжёшь? Мороз-хан сразу сделает твою спину похожей на перевёрнутую ступку и будет целую ночь мурашки в ней толочь. Как упросишь ею смилостивиться?

— Что же делать, гелин-джан? Самого аллаха не упросишь мольбами, что уж тут о Мороз-хане говорить! Аллах не считает нас достойнее вора, который украл ишака у кази, и когда просишь у него доли, он говорит: «Вот тебе — муки, вот тебе — труды, вот тебе — занозы, а плоды — Бекмурад-баю», Так же, наверно, и Мороз-хан скажет.

— Не тормоши огонь! — прикрикнула на мужа Курбанджемал. — Сейчас Мороз у порога лежит и только глазами на огонь хлопает, а как погаснет оджак, он сразу под одеяло заберётся.

— Ничего не выйдет! — сказал Торлы. — Если мы раньше него залезем под одеяло, он между нами не поместится, за это я могу ручаться!

— Не болтай непотребного! — немного смутилась Курбанджемал.

— Это почему же? — Торлы сделал удивлённые глаза. — Я говорю правду!

— Правду говорит или сильный, или глупый.

— Считай меня одним из них и послушай, что я тебе расскажу, гелин-бай. Когда мы на земляных работах были, к нам один раз приволокся Габак-ших и начал болтать перед усталыми людьми, что, мол, аллах сказал: «Труд — от тебя, сытость — от меня». Мои сосед и говорит ему: «Ишан-ага, если от человека должен быть труд, то вот вам моя лопатка, выкопайте мне делянку».

— Дурной твой сосед! — засмеялась Курбанджемал. — Выдумал тоже — шиха заставить землю копать!

— Ничего не дурной! Я тоже сказал: «Вот вы, ишан-ага, толкуете, что за действие полагается сытость. То, что я делаю, это — действие, однако аллах не даёт мне сытости. Вы же ничего не делаете, а бог вам посылает, Отчего бы это?» Ших съёжился, как побитая собака, и говорит: «Я прошу у бога, и бог мне даёт». «Я тоже прошу, — говорю, — не у шайтана прошу — у бога прошу». «Значит плохо просишь, — говорит. — Не от сердца просишь». Я ему стал объяснять, что не только от сердца — все, начиная от моей глотки, до всех внутренностей и кишок просит, но просьбы эти никто не слышит. «Вставай пораньше, — говорит ших, — и усердно молись целый день». «А кто станет, — спрашиваю, — делать мою работу?» Совсем одолел бы я шиха, да мираб не вовремя заставил за кетмень взяться.

— Ничего ты не одолел бы, — сказала Курбанджемал. — Ших, он как косточка от арзуба выскакивает, чуть посильнее пальцем сожмёшь.

Вошла Узук, чуть слышно поздоровалась:

— Мир вам…

— Проходи! — радушно сказала Курбанджемал и подвинулась, освобождая место. — Проходи, садись.

— Я здесь! — Узук опустилась на корточки у порога.

Однако хозяйка, а за ней и Торлы запротестовали и общими усилиями усадили гостью на почётное место.