Судьба Иерусалима

Дрожа, Бен почти уронил письмо на стол. Он посмотрел на остальных. Марк стоял, сжав кулаки, рот его скривился, будто он проглотил какую-то гадость. Лицо Джимми было бледным и на удивление мальчишеским. Отец Каллагэн держался прямо, но губы его дрожали.

И все они смотрели на него.

— Пошли, — сказал он.

14

Перкинс Гиллспай стоял на крыльце кирпичного муниципального здания, наводя на что-то свой цейссовский бинокль, когда Нолли Гарденер выскочил из патрульной машины, подтянул ремень и пошел к начальнику.

— Что там, Перк? — спросил он.

Перкинс молча передал ему бинокль, ткнув пальцем в направлении дома Марстенов.

Нолли взглянул. У дома стоял старый «паккард» и рядом с ним новый желтый «бьюик». Бинокль был не достаточно сильным, чтобы разглядеть номер. Он опустил его.

— Машина доктора Коди, да?

— Похоже, что так, — Перкинс сунул в рот «Пэлл-Мэлл» и чиркнул спичкой о кирпичную стену.

— Я никогда не видел там машин, кроме этого «паккарда».

— Я тоже, — спокойно сказал Перкинс.

— Может, съездить туда и посмотреть? — спросил Нолли без обычного энтузиазма. Он служил в полиции уже пять лет, но по-прежнему приходил в восторг от своей работы.

— Нет, — ответил Перкинс. — Лучше оставить их в покое. — Он вынул из кармана часы и открыл серебристую крышку. Было только 3.41. Он сверил время с городскими часами и убрал свои обратно.

— Что там с Флойдом Тиббитсом и с малышом Мак-Дугаллов? — спросил Нолли.

— Ничего.

— А-а, — потянул Нолли недовольно. Перкинс всегда был неразборчив, но это было уже слишком. Он опять поднес к глазам бинокль; то же самое.

— В городе сегодня спокойно, — сделал Нолли еще попытку.

— Ну, — сказал Перкинс. Он смотрел на город спокойными голубыми глазами. На улицах было пусто.

Так продолжалось почти весь день. Отсутствовали даже мамаши, гуляющие с детьми вокруг памятника.

— Что-то странное творится, — сказал Нолли.

— Ну, — опять ответил Перкинс.

В последний отчаянной попытке Нолли заговорил о том, о чем не говорил почти никогда: о погоде.

— Облачно, — заявил он. — Наверно, будет дождь.

Перкинс взглянул на него. Прямо над головой проносились облака, а на юго-западе собирались грозовые тучи.

— Ну, — сказал он, стряхивая пепел.

— Перк, с тобой все в порядке?

Перкинс Гиллспай покачал головой.

— Нет.

— Так в чем же дело?

— Я чертовски боюсь, — сказал Перкинс.

— Но чего? — удивился Нолли. — Чего?

— Не знаю, — сказал Перкинс и снова взял бинокль.

Он смотрел на дом Марстенов, пока Нолли в недоумении стоял рядом.

15

За столом, где лежало письмо, подвал изгибался, и там находился настоящий винный погреб. Бен подумал, что Хьюберт Марстен действительно был бутлегером. Там стояли маленькие и большие бочки, покрытые пылью и паутиной. Вдоль одной из стен возвышалась стойка со старинными бутылками. Некоторые были пусты, и там, где плескалось когда-то искрящееся бургундское, теперь гнездились пауки и мокрицы. В других вино давно превратилось в уксус, запах которого витал в воздухе, смешиваясь с царящим здесь зловонием распада.

— Нет, — сказал тихо Бен. — Я не могу.

— Вы должны, — сказал отец Каллагэн. — Я не говорю, что это легко или приятно. Но вы должны.

— Я не могу! — крикнул Бен, и эти слова эхом разнеслись под сводами подвала.

В центре его, освещенная лучом фонарика Джимми, лежала Сьюзен Нортон. От плеч до ног она была завернута в обычную белую простыню, и увидев ее лицо, они не могли произнести ни слова. Удивление было сильнее слов.

При жизни она была обычной хорошенькой девушкой, которую нельзя было назвать красавицей не из-за каких-либо изъянов, но скорее из-за ее скромной и непримечательной жизни. Но она обрела красоту. Мрачную красоту.

Смерть не наложила на нее своего отпечатка. Лицо сохранило румянец, а губы, не знающие косметики, остались свежими и розовыми. Лоб ее был бледным, но чистым; глаза закрыты, и под ними залегли глубокие тени. Одна рука лежала на груди, другая была вытянута вдоль тела. Она производила впечатление не ангельской прелести, но холодной, зловещей красоты. Что-то в ее лице заставило Джимми подумать о тринадцатилетней сайгонской проститутке, отдающейся солдатам в темных подворотнях. У этих девиц в чертах лица не было зла — только печальное знание мира. Лицо Сьюзен было другим, но он не мог определить отличия.

Каллагэн подошел ближе и потрогал пальцами левую сторону ее груди.

— Сюда, — сказал он. — В сердце.

— Нет, — повторил опять Бен. — Не могу.

— Вы ее любовник, — сказал мягко отец Каллагэн. — Можно сказать, муж. Вы не повредите ей, а, напротив, освободите. Только вы можете это сделать.

Бен молча смотрел на него. Марк достал из черной сумки Джимми кол и так же молча подал ему. Бен взял его рукой, которая, казалось, протянулась на мили.

«Если стараться не думать об этом, то может быть…»

Но не думать было невозможно. Внезапно он вспомнил сцену из «Дракулы», которая когда-то позабавила его. Это было, когда ван Хельсинг говорил Артуру Холмвуду, перед которым стояла та же ужасная задача: «Нам придется пройти через горькие воды, прежде чем мы достигнем сладких».

Будет ли у них эта сладость хоть когда-нибудь?