Судьба и воля

Слово «великолепный» затем звучало в каждом предложении, которым они характеризовали все, что увидели перед собой. Великолепным был сам театр, потрясающе выглядела сцена с декорациями, воздушными, объемными расцвеченными всеми цветами радуги. Особенными были голубые пастельные тона. И танцоры были великолепны. Они летали в пространстве сцены так легко, будто их подвешивали на невидимых тросах. Первое впечатление было столь завораживающим, что компания просто потеряла дар речи. Голубые занавеси, голубые трико создавали впечатление голубизны самого воздуха. Но без бинокля трудно было разглядеть лица танцоров. Какие поддержки, как нежно мужчины поднимают… и тут наступило прозрение. Стало понятно, в чем фишка этой премьеры. Мужчины поднимали мужчин. Весь кордебалет, все примы, все роли, все лебеди – мужчины. Прекрасные тела летали в прекрасных руках, в цвете голубых занавесей в голубое небо.

Компания замерла в ожидании первой реакции Роланда, и она прозвучала:

– Борис! Как вас там не хватает.

Все выкатились в коридор в припадке безудержного хохота. Только Борис с Арлет остались внутри, пытаясь придать ситуации цивилизованный вид.

– Вы же взрослые люди!

Компания попыталась вернуться на балкон, но Клифф с Роландом, лишь посмотрев друг на друга, тут же выскакивали обратно, не в силах удержаться от сотрясающего их смеха. В конце концов, Залесский провозгласил:

– Красиво тут, правда? Ну а дальше будет все то же самое!

И они вернулись в ресторан.

В Нью-Йоркском офисе, в кабинете Залесского собрались все менеджеры отдела продаж. За длинным столом сидели девять женщин и Джефф. Перед ними в центре стола лежал предмет, который имел два названия – «чемодан» и «крокодил».

– Называйте как хотите, мне нужно не название, мне нужно ваше мнение об этой штуковине.

Дамы попеременно примеряли клип на свои прически, переговаривались, смотрелись в зеркало. Но, кроме сомнений, никакого ясного впечатления у них не возникло.

– Сомнения, – рефреном пронеслось над столом.

– Мы сомневаемся в успехе реализации больших партий, – подытожил Джефф.

Борис поблагодарил специалистов и отпустил. Он посидел какое-то время, постукивая по полированной столешнице пластмассовым крокодильчиком – так его и стали впоследствии называть. Выдвинул из-под стола коробку с сотней этих изделий – ровно столько он попросил Маццу отправить к нему в Нью-Йорк в качестве образцов – и вызвал к себе двух девушек, Таню Романовскую и Йованну Веселин. Ему сообщили, что они только что вышли пообедать и что как только они вернутся, им тут же сообщат, что он их вызывает.

Большинство служащих обедали в офисе в собственной столовой. Если они выходили в город, значит, на то была причина. Он слышал, что у Тани появился бойфренд и, видимо, ее пригласили пообедать в близлежащем ресторане. Йованну она позвала для храбрости, которой у югославки было не занимать. Борис гордился тем, что нередко принимал непосредственное участие в кадровой политике. Он мог встретить человека на улице, в кафе, в метро, разговориться с ним и пригласить на работу. За редким исключением, выбор был беспроигрышным. Так он нашел в маленькой забегаловке-кебабной Сэмюэля. Так в такси он познакомился с этой парочкой девчонок. Таня – из Москвы, Йованна – из Белграда. Обе сбежали в Америку в поисках лучшей доли. Он на всю жизнь запомнил условие, которое тогда, давно, в Мюнхене, поставил ему Клифф Грин: «Если через месяц я не повышу вам жалованье, то вы можете считать себя уволенным».

Борис давал год. Девушки проявили себя превосходно, но по-разному. Если Татьяна была кропотливой, серой мышкой, симпатичной блондиночкой, худенькой, даже несколько анемичной, то Йованна, жгучая брюнетка, красавица с телом гимнастки, была настоящий огонь. Вокруг нее все крутилось и кипело, она работала, не думая о времени, не жалея себя, могла задержаться в офисе допоздна, если ей казалось, что она что-то не успела доделать.