Судьба гусара

Бросив лошадь ординарцам командующего, Давыдов бегом спустился к реке, не столь уж и широкой, но бурной. Еще издали гусар углядел спрятанную в прибрежных кустах лодку, узенький рыбацкий челнок. Вот только весел ни в лодке, ни где поблизости не оказалось, да и некогда было искать. Глянув вокруг, Дэн заметил плывущие по реке щепки и доски – остатки одного из разбитых французскими пушками моста. Прыгнув в воду, молодой человек схватил доску, а уж потом, выбравшись на берег, стащил в реку лодку… уселся, поплыл…

Что-то ахнуло рядом. Ядро! Вода вздыбилась так, что утлое суденышко едва не перевернулось. Впрочем, фридландский берег уже был близко, если что – можно и вплавь… Вплавь, однако же, не пришлось – живо выскочив на берег, гусар, придерживая ташку[3] и саблю, со всех ног понесся к городу.

Артиллеристов он отыскал сразу – подгоняя лошадей, те везли орудия вдоль реки. Лошади вязли в грязи и жалобно ржали, какой-то мордастый унтер-офицер от души потчевал бедолаг плетью.

– Стоять! Заворачивай! – подбежав, закричал Дэн. – Я – адъютант командующего лейб-гвардии ротмитстр Давыдов. – Кто старший?

– Штабс-капитан Ратников! – бросив плеть, вытянулся мордастый. – Прикажете позвать, вашбродь?

– Живо!

Объяснив появившемуся артиллеристу суть приказа, Давыдов бросился к следующей батарее. Пока бегал, пока кричал, какая-то часть войск уже успела переправиться в город… Увы, большая часть осталась за рекой… На узком пространстве поймы французская артиллерия расстреливала русскую армию, как охотники – куропаток. Спокойно, не спеша.

Пару переправ саперы все же успели уничтожить, впрочем, враги быстро навели свои, и вскоре в городе начался ад! За самое короткое время узкие улочки Фридланда буквально усыпались трупами. Русские, французы, пруссаки, итальянцы – все лежали рядом, часто друг на друге, крестом. Заколотые штыками, посеченные пулями и шрапнелью, с разбитыми головами, распоротыми животами, с отрубленными руками и ногами. Кто-то еще шевелился, стонал, и каждый камень мостовой был залит кровью.

Фридланд пришлось оставить – слишком уж были не равны силы, слишком много солдат потеряла Россия на узком пойменном лугу. Хмуро отстреливаясь, русские части вышли на дорогу, направляясь к Кенигсбергу, что находился верстах в тридцати к западу.

На этот раз Давыдов был вместе со своим генералом. Командующий арьергардом славный генерал Петр Иванович Багратион делил вся тяготы войны вместе со своими солдатами. Поредевшие воины арьергарда валились с ног от усталости. Сказывались десять дней беспрерывных боев, поистине страшные, кровавые дни.

– Кто-то скачет впереди, господин генерал! – присмотревшись, доложил Давыдов.

Багратион молча приложил к глазу подзорную трубу, от чего стал сильно похож на киношного пирата.

– Какой-то улан… – молвил сам себе под нос Петр Иваныч. – Однако шибко скачет. Может, от главнокомандующего какая весть? Не думаю, правда, что добрая…

– …надцатого уланского полка корнет Иевлев! – спешившись, всадник поспешно представился генералу. – Осмелюсь доложить, ваше высокопревосходительство. Ратманы Кенигсберга, узнав он нашем поражении, отворили французам ворота.

– Вот как, значит… – покачал головой князь. – Выходит, не наш теперь Кенигсберг… Выходит, не наш… Ладно! Ротмистр!

– Слушаюсь, ваше высокопре…

– Извести всех командиров – отступаем к Неману. Там, даст бог, отдохнем.

– Слушаюсь!

Однако же отдохнуть не пришлось. Не прошло и пары часов, как прискакал адъютант главнокомандующего Беннигсена, передав личный приказ арьергарду: встать на пути противника и прикрыть отход остальных сил.

– За мной, – нахмурясь, Багратион махнул адъютантам и медленно погнал лошадь вдоль маршевых колонн, понуро плетущихся к Неману.

– Приказывать нынче не могу, братцы… – сняв шляпу, поклонился солдатам генерал. – Вижу, какие вы… Знаю, как пришлось… Однако снова надобно драться. Окромя вас некому за Россию-матушку постоять. Не приказываю ныне – прошу.

Тяжело, угрюмо и молча русские колонны привычно перестраивались в боевой строй. Сверкнули на солнце штыки.

– Спасибо, братцы, – кланяясь, благодарил генерал. – Спасибо…

* * *

Денис Васильевич несколько пришел в себя лишь после Тильзита. Отступающие русские армии переправлялись по мосту через Неман. День выдался жаркий, однако Багратион хмурился, кутаясь в вечную свою бурку, типа той, что когда-то подарил Давыдову. Князь не любил проигрывать, отступление действовало на него плохо, навевало хандру и разные грустные мысли.

Глядя на командующего, загрустил было и Денис. Так бы ходил мрачный неизвестно сколько времени, если бы не услышал вдруг невзначай разговор нижних чинов. То ли это были пехотинцы, то ли из артиллерии, а может, и вообще егеря, не важно. Куда важнее неожиданно стали для Давыдова их слова, весь разговор их. Солдатушки говорили о России. Все! Неман – граница, дальше – родная земля, и Бонапартия туда пустить решительно никак невозможно. Вот просто никак. Костьми лечь, но не пустить, не отдать Родину на разграбление. Солдаты даже не сомневались – «не отдадим, ужо Бонапартию накостыляем».