Судьба генерала

— Арман, я всё хорошо понимаю, и твоим официальным бюллетеням не по силам запудрить мои мозги. Но я сделал свой выбор: встал под знамёна самого величайшего полководца всех времён и народов и пойду за ним до конца. Сладость жизни не в том, чтобы протянуть её как можно дольше и трясущимися от старости руками хапать всё больше богатства, почестей и наслаждений. Сладость жизни в её яркости и той страсти, с которой ты проживаешь каждую отведённую тебе судьбой минуту. И поверь мне, я хоть и моложе тебя, но повидал немало, нет в жизни ничего прекрасней любви и боя. Только в этих двух сферах нашего бытия мы в экстазе приближаемся к богам, поэтому я пью за мою любовь, оставленную на родине, и за завтрашний бой — это будет величайшее сражение как в истории Франции, так и в моей судьбе, это будет мой Олимп, и я взойду на него с высоко поднятой головой. Лучшей судьбы я себе и не желаю. — Огюст выпил бокал до дна и встал. — Давай прощаться, брат, у тебя своя, не менее достойная жизнь, так что вспоминай своего сорвиголову младшего братишку и не вешай носа, прощай.

Они обнялись, поцеловались, и кавалерийский генерал, беззаботно позвякивая шпорами, ушёл в ночь.

А кумир одной армии и злой гений другой в это время не находил себе покоя в своём императорском шатре.

— И тебе тоже не спится, мой Жан? — спросил Наполеон, входя в отделение палатки, где помещался дежурный генерал.

— Да разве тут уснёшь, Ваше Величество, когда тебя каждые полчаса теребят с рапортами с аванпостов, да потом, и ночи стали уже свежими, — ответил, поднимаясь со стула, генерал-адъютант Жан Рапп, который прошёл со своим императором все его военные кампании, начиная с Итальянской 1794 года, когда Наполеон был всего лишь молодой, подающий надежды генерал. Много лет он был его адъютантом.

— Садись, Жан, выпьем-ка горячего пуншу, а то и вправду стало что-то свежо, а у меня никак простуда не проходит, — показал на кресло, обитое алым шёлком, рядом со столом император.

Рапп позвонил в колокольчик. Камердинер с заспанным лицом откинул полог палатки. Выслушав приказание, он неслышно удалился, мягко ступая по коврам туфлями с золотыми пряжками. Его белые шёлковые чулки, доходившие до колен, были на удивление белоснежными и без единой морщинки.

Наполеон вдруг подмигнул генералу и сказал:

— А помнишь нашу первую итальянскую кампанию? Тогда у нас и в помине не было лакеев в белых чулках.

— Да у нас тогда ничего не было, — кивнул головой Рапп, — даже чистых рубашек, но зато мы дали жару этим австрийцам, сбили с них спесь.

— Ага, — кивнул Наполеон, улыбаясь вдруг молодой, задорной улыбкой, — я тогда ходил в дырявых сапогах, а чтобы не показывать итальянцам, что на мне нет рубашки, наглухо застёгивал ворот сюртука. А итальянцы удивлялись: как же высокомерен этот французский генерал, в такую жару он застегнут на все пуговицы!

Им принесли горячий пунш в высоких хрустальных бокалах. Отпив глоток обжигающего, приятно пахнувшего специями вина, император закашлялся и, отдышавшись, продолжил:

— Теперь же у нас есть всё, да только радости от этого никакой, — махнул он вяло рукой. — Как ты думаешь, Рапп, хорошо у нас пойдут завтра дела? — вдруг перевёл резко разговор, как обычно это делал всегда, в другое русло.

— Без сомнения, Ваше Величество, мы исчерпали все свои ресурсы, да и отступать нам некуда. Мы должны победить по необходимости.

— Хорошо, что старый Кутузов тебя не слышит, — усмехнулся Наполеон. — Мы должны победить, деваться нам некуда, в этом-то ты совершенно прав.

Помолчал, мелкими глотками отпивая пунш.

— Но счастье — самая настоящая куртизанка. Я часто говорил это, а вот теперь начинаю испытывать это на себе, — вздохнул император.

— Вы мне сказали ещё там, под Смоленском, — заметил генерал, — что дело начато и теперь мы просто обязаны довести его до конца, чего бы это нам ни стоило.

— Дело в том, Рапп, что цены всё поднимаются и нам приходится платить по счетам судьбы всё дороже и дороже, как бы в решающий момент наши карманы не оказались пусты! — ответил император с горькой усмешкой. — Ну ладно, посудачили — и хватит, уже светает, надо теперь заняться делом. Вызови-ка сюда Бертье, — приказал, решительно отметая всё в сторону, Наполеон и резко встал, откидывая со лба прядь волос. Для него битва уже началась.

4

А в это время Николай Муравьёв мирно спал в овине, зарывшись в свежую, ароматно пахнувшую солому. Рядом с ним посапывали почти все обер-офицеры штаба главнокомандующего. Но вскоре их уже разбудили. Николай проснулся и увидел лежащего у себя на ногах бородатого детину.

— Ты кто такой? Чего здесь разнюхиваешь? — Крепкий кулак прапорщика смазал по широкой физиономии ещё толком не проснувшегося мужика.

— Да свой я, свой, ополченец! — заорал он и быстро кинулся в круглый вход в овин.