Судьба генерала

Наполеон вспомнил то счастливое время, когда его звезда, всё ярче разгораясь, стремительно восходила на небосклоне над испуганной старушкой Европой. Только надменно холодная, величественная Россия, к границам которой он тогда, в 1807 году, впервые так близко подошёл, смотрела на него без страха, прямо, но загадочно. И русский царь был под стать своей полярной державе: под женственно-изящной внешностью и прямодушием скрывающий железную хватку тонкого и коварного политика. Пожалуй, из всех государей Европы он самый сильный дипломат. До конца, как ему казалось, раскусил русского царя Бонапарт только после двух личных свиданий с ним в Тильзите и Эрфурте. И это впечатление утомительной безрезультатной борьбы со скользким и увёртливым противником только подтвердилось, когда он несколько лет промаялся в бесплодных попытках укротить русского медведя. До него наконец-то дошло, что никаким дипломатическим давлением и угрозами он не поставит Россию на колени. Единственный шанс — это использовать свой военный гений. Уж в этом своём даре Наполеон был уверен: в мире среди полководцев у него соперников нет. Но вот удастся ли с помощью военной дубины обломать этого северного мохнатого зверюгу? — Утвердительного ответа на этот вопрос император не мог с уверенностью дать даже в этот радостно-торжественный момент в жизни полководца и его армии, когда начинал он свою, пожалуй, самую амбициозную в его жизни военную кампанию.

Поэтому-то и был он сейчас так задумчиво сумрачен. Чутьё отличного математика и опытного полководца подсказывало, что он пускается в такое предприятие, где слишком много неизвестных факторов, которые невозможно ни предвидеть, ни контролировать. А это означало, что он опять безоглядно полагается на свою счастливую звезду. Не слишком ли это опрометчиво в его-то годы и с его-то опытом?

— А, нечего скулить, — проворчал корсиканец себе под нос и задорно погромче произнёс выражение, уже ставшее знаменитым и известным миллионам: — Главное — это ввязаться в бой, а там будет видно. — И как можно увереннее добавил: — Победу я всё же вырву! — резко повернул послушного коня и поскакал с холма вниз, к реке.

Арабский скакун мягко шёл рысью по берегу, заросшему низкой и сочной травой, пучками арники и черники. Вдруг из густых кустов бересклета и можжевельника вылетел прямо ему под ноги крупный серый заяц и, прижав большие уши к спине, понёсся как бешеный куда-то по берегу. Конь, испуганно фыркнув, резко и внезапно для седока шарахнулся в сторону. Император не удержался в седле и тяжело, как куль с мукой, рухнул в заросли вереска. Начальник штаба Бертье, скакавший за ним, и командир уланского полка остановили лошадей на полном скаку. Конфедератка польского полковника слетела с головы. Бросив поводья, он кубарем скатился на землю, но помощь Его Величеству не потребовалась. Бонапарт уже поднялся с рыхло-песчаной земли, устланной к тому же мягким одеялом из травы и вереска. Морщась, потёр нижнюю часть правого бедра.

— Всё в порядке, пустяки, — ворчал Наполеон, когда его адъютант подвёл к нему коня, а уланский полковник, испуганно-восторженно глядя на кумира всех поляков, услужливо держал левое стремя. — И никому об этом не болтать, — строго взглянув на окружающих, добавил на краткий миг поверженный великий полководец.

Коленкур, обер-шталмейстер императорского двора, встревоженно-печально глядя на патрона, подсадил его справа. Император грузно вскочил в седло и как ни в чём не бывало поскакал дальше.

— Ужасное предзнаменование! Древние римляне ни за что не перешли бы реку! — пролепетал высоким, испуганным голосом у него за спиной кто-то из свиты, скачущей почти вплотную сзади.

— Дьявол! — выругался Бонапарт. — Теперь начнут судачить, как старые клуши в гостиных Парижа. — Но и сам был неприятно поражён этим инцидентом. Как и все корсиканцы, Наполеон был чрезвычайно суеверен. Это падение на виду у всей свиты, да ещё в тот момент, когда сам лично выбирал места для форсирования армией Немана, было как острый нож, вонзённый в сердце. — Классический дурной знак! И надо же было такому случиться прямо перед самым началом кампании, — рычал от злости император, закусив нижнюю, пухлую губу.

«А может, и правда Всевышний предупредил меня не вступать в эти холодные и мрачные, но почему-то такие притягательные для того, кто хочет испытать судьбу, пустыни России?» — вдруг пронеслось в голове, но, сморщившись, как от зубной боли, упрямо проворчал сам себе под нос:

— Ничего, не старая баба, чтобы раскисать от дурного знака!

Так с ним было всегда: Наполеон свирепел, когда натыкался на препятствия при достижении цели.