Судьба генерала

Он похлопал могучей рукой по плечу Николая. Пыль, маленьким облачком вспорхнувшая с сюртука молоденького офицера, заискрилась в лучах пробивающегося сквозь сосновые лапы солнца.

— Обязательно расскажу императору: уже прапорщики, ни разу не бывавшие в бою, понимают всю глупость прожектов этого Фуля, а наше Величество всё держится за идиота в прусском генеральском мундире. Правильно мыслишь, офицер. Разбивать основные силы на две армии и располагать их так далеко друг от друга — это не просто глупо, это преступно в нашем-то положении. Как тебя зовут? Николай Муравьёв? Запомню это имя.

Генерал легко вскочил на коня, который было, заржав от нетерпения, встал на дыбы, но, усмирённый властной рукой наездника, замер как вкопанный.

— Далеко пойдёшь, Николай, — улыбнулся Ермолов прапорщику и вдруг подмигнул ему озорно, — если министр полиции Балашов тебя не остановит.

Генерал тронул шпорами атласные бока жеребца, и тот с места в карьер поскакал по дороге вниз к подножию холма. А братья с восхищением смотрели с высокого крыльца импозантной мызы под черепичной крышей вслед одному из самых блестящих генералов русской армии того времени.

4

В Видзах братья Муравьёвы встретили новое для себя армейское общество. Они попали в самую привилегированную часть российского воинства — в гвардейскую кавалерию. И поначалу братьям это показалось не по вкусу. Тем более что командиром корпуса был наследник престола, брат императора, цесаревич Константин Павлович, о котором ходило много разных слухов, отнюдь не красящих царскую фамилию. Поэтому молодые прапорщики с некоторым трепетом явились рано утром к начальнику штаба 5-го корпуса, полковнику квартирмейстерской части Дмитрию Дмитриевичу Куруте. Как-то он их примет? И вообще, примут ли их эти надменные кавалергарды и конногвардейцы?

Но вид начальника штаба столь привилегированной части их сразу же удивил. Им оказался совершенно карикатурного вида малого росточка грек с большим брюшком, смешно выпирающим из-под тёмно-зелёного мундира. Он, покачиваясь на кривых ножках, обтянутых серыми походными рейтузами, склонив набок крупную, круглую голову, поросшую короткими, чёрными, жёсткими курчавыми волосами, смотрел в упор на собеседников блестящими карими глазами, похожими на мокрые сливы, а ноздри его длинного, кривого носа слегка шевелились, словно он всё время принюхивается к чему-то.

— Харасо, харасо, — закивал он головой, когда прапорщики представились. — Оцень харасо. Нам нужны расторопные молодые офицеры. А то ведь у нас этих адъютантов хоть пруд пруди, и каждый поближе к начальству жмётся, а как по делу кого куда послать надо, то и не найдёшь никого, словно под землю проваливаются. — Полковник опять сокрушённо покачал своей курчавой головой. Говорил Курута с довольно сильным акцентом негромким голосом, очень похожим на жужжание жука. Он продолжил, сладко улыбаясь: — Служите хорошо, ребятки, и Дмитрий Дмитриевич вас не забудет. Что-что, а по службе уж точно не замарает и к награде и званию следующему вовремя представит.

Грек хитро-ласковыми глазами внимательно всматривался в лица новых подчинённых, словно хотел доискаться до чего-то, очень ему нужного. Вдруг дверь в кабинет начальника штаба распахнулась стремительно, как от хорошего пинка ногой. На пороге стоял невысокий, плотный человечек с белёсыми, пепельного цвета волосами. Под густыми грязно-серыми бровями сверкали каким-то ненормальным весёлым всплеском глаза с явной сумасшедшинкой. По этому взгляду и по курносому, совершенно чухонскому носу братья сразу же признали в застывшем в дверном пролёте генерале, одетом в форму конногвардейца, великого князя Константина Павловича.

— Доброе утро, васе высоцество, — проговорил, привычно льстиво-придворно изгибаясь в спине, полковник и засеменил на своих коротких, кривых ножках к цесаревичу. Начальник штаба корпуса поцеловал ручку великому князю и чмокнул потом его фамильярно в плечо.

— Здорово, Дмитрий Дмитриевич, как спал, какие сны видел? Небось всё голых девок? Ха-ха-ха! — засмеялся цесаревич резким, осипшим то ли ещё в младенчестве, то ли от командного рыка на вахтпарадах голосом.

К удивлению молоденьких прапорщиков, Константин Павлович вдруг схватил в охапку Куруту и стал его ломать, как медведь. Послышалось сопение грека и хруст костей.

— Ой, ой, о-ой! Васе высоцество, пощадите, вы из меня совсем колбасу сделаете, — запричитал полковник.

— Ха-ха-ха! — хохотал цесаревич сиплым, надрывным смехом.

Наконец грек вырвался из лап хозяина и, морщась от боли, стал поправлять мундир, эполеты.

— Вы же меня так совсем сломаете, васе высоцество, — плаксиво проговорил он.

— Ну, извини, Дмитрий Дмитриевич, извини. — Великий князь ласково обнял Куруту и поцеловал его в плечо, а потом и его маленькую волосатую ручку.