Судьба генерала

Прервав свои мысли о прошлом, Александра Михайловна вынула платочек и вытерла слёзы, заструившиеся по полным щекам. Катафалк с телом Суворова всё дальше и дальше удалялся по Невскому проспекту. Так же медленно, но неотвратимо уходили из жизни её родные и близкие. Несколько лет назад почти в один год похоронили отца с матерью на кладбище в Александро-Невской лавре, куда сейчас везут и Александра Васильевича.

— А ведь его мечта исполнилась: он окончил службу с оружием в руках, воевал до старости, — вдруг неожиданно для себя проговорила вслух Александра Михайловна и добавила, беря за руку Николеньку: — Пойдём, сынок, ветер прохладный, ещё простудишься, не дай бог.

— Я тоже стану генералом, буду воевать с французами и турками, расколошматю их, и меня вот так же будут везти, — выпалил вдруг младший Муравьёв.

— Господи, сынок, ну что ты говоришь? — перекрестилась мама и, наклонившись, поцеловала его в русые вихры.

— На катафалк, дурачок, не спеши. С этим, племянничек, всегда успеешь, — расхохотался сочным басом дядька. — А вот повоевать вдоволь тебе уж точно приведётся. Это наша судьба мужская такая. Кто, как не мы, и Родину, и своих близких защищать-то будет! Ведь кроме нас и некому.

Эти слова отставного премьер-майора, штурмовавшего под командованием Суворова Измаил, запомнил Николенька на всю жизнь. Кроме нас — некому!

2

Следующий день после похорон Суворова был уже почти по-летнему жарким. По улицам столицы загромыхали телеги со скарбом и мебелью. По рекам и каналам на баржах и лодках также везли домашнюю утварь. Всё более или менее состоятельные жители Петербурга выезжали на дачи, расположенные на Островах. Столь поспешное бегство из города объяснялось просто. Петербург в ту пору, по иронии судьбы, превращался летом в африканскую пустыню. Мостовые быстро высыхали и раскаливались под прямыми солнечными лучами. Мелкий песок, которым покрывали брусчатку при мощении дорог, при малейшем ветре взмывал тучами в воздух и засыпал с ног до головы недовольных прохожих. Он проникал даже в кареты, хозяева вынуждены были разъезжать в такую-то жару с поднятыми стёклами, и противно хрустел на зубах. Вот и приходилось петербуржцам, как только прекращались дожди и начиналась жара, спешно улепётывать из родного города, чтобы подышать за городскими заставами чистым воздухом и найти, как они сами тогда выражались, «отдохновение в удовольствии и прекрасной природе». Двор также намеревался в ближайшие дни выехать за город в поисках этих отдохновений.

А пока всё шло в Зимнем дворце по строго утверждённому дотошно-педантичным императором порядку. В это утро Павел Петрович, закончив в девять часов в кабинете принимать служебные рапорты и давать аудиенции, отправился верхом со старшими сыновьями Александром и Константином на прогулку по городу, а заодно он намеревался посетить кадетский корпус и затем осмотреть новый бульвар на Невском проспекте. Жёны же обоих великих князей, Елизавета Алексеевна (или Луиза Баденская, до православного крещения), и Анна Фёдоровна (или Юлиана Сакс-Кобургская), отпросились покататься на Каменный остров у императрицы Марии Фёдоровны, добровольной мученицы высокого положения, затянутой с утра пораньше в корсет и разодетой в парадное платье.

— Только смотрите не опаздывайте к обеду! — ещё раз напомнила недовольно сморщившаяся императрица вслед быстро выбегающим из залы и весело хохочущим молодым женщинам. Как только царь покидал Зимний дворец, все его обитатели радостно и облегчённо вздыхали и стремились насладиться столь редкими и потому так высоко ценимыми часами свободы.

Вскоре карета с великими княжнами стремительно катила к Исаакиевскому мосту через Неву.

— Господи, как эта Софи (близкие частенько называли императрицу Марию Фёдоровну её немецким именем) может целый день торчать в корсете? — затараторила громко Юлиана, бойкая брюнетка с сочными полными губами и живыми карими глазами. Она была одета в ярко-жёлтое платье с довольно большим вырезом.

— Я тоже всегда поражалась этому, — подхватила Луиза, жена цесаревича Александра, наследника престола, красивая блондинка с удивительно нежным овалом лица, одетая в белое шёлковое платье, напоминающее античную тунику, небрежно перехваченную голубым пояском на стройной и тонкой, как у нимфы, талии. — Наша императрица просто восьмое чудо света. Она даже во время беременности не снимает с себя парадного платья. Зайдёшь к ней между обедом и балом, когда все нормальные женщины надевают капот, и видишь, как эта чокнутая сидит, прямая как палка, в парадном платье, расфуфыренная, как на приёме, и этак величественно пишет письмо или вышивает. У меня создаётся такое впечатление, что она и спит стоя в парадном платье и с высокой причёской, как лошадь в стойле.