Судьба генерала

Загоревшие до черноты, с обветренными лицами офицеры, истинные «кавказцы», с неприязнью посматривали на бледное, холёное лицо молодого графа, непринуждённо прохаживающегося по залам гостиницы и прислушивающегося к разговорам. А говорили, конечно, о прошлых и предстоящих экспедициях. Бывалые вояки, воинственно топорща усищи, повествовали о своих и чужих подвигах, чеченских засадах в непроходимых чащах, о лихих конных стычках с кабардинцами и черкесами, о кровопролитных десантных операциях на Черноморском побережье. Вдруг Александр в клубах дыма среди этого скопища вояк увидел уже загорелую физиономию Васьки Шлапобергского, всего на пару недель раньше графа выехавшего из Петербурга и, естественно, не успевшего побывать ни в одной экспедиции. Тот уже с жаром рассказывал каким-то молоденьким поручикам, как он рубил черкесов на полном скаку «в том памятном бою». Александр Стародубский захохотал.

Шлапобергский взглянул на графа, и его круглая физиономия налилась кровью.

— Опять ты, паршивое графское отродье, у меня под ногами путаешься? — зарычал он, вскакивая с места. — Я тебя научу, щенок, уважать истинных вояк.

Но опять он не успел ничего сделать. Граф Стародубский прекратил хлынувшие на него ругательства ударом кулака. Васька вновь оказался на полу. В зале гостиницы наступила грозная тишина. Шлапобергский уже успел за две недели, проведённые в Ставрополе, обыграть в карты вчистую пятерых офицеров, а с тремя уже дрался на дуэли. Все они оказались в больнице. Поэтому за ротмистром уже закрепилась слава отчаянного дуэлянта и очень опасного человека.

— Половой, рюмку водки, — прозвучали спокойные громкие слова графа.

Все уставились на незнакомого молодого офицера с удивлением. Половой в белой рубахе от буфета, стоящего в углу, быстро поднёс на медном подносе водку. Его рука чуть подрагивала от волнения. Несколько прозрачных капель расплескались по красновато-жёлтой металлической поверхности. Лежащий на полу кавалерист зашевелился, поднял голову и выпученными мутными глазами уставился на молодого офицера.

— Ваше здоровье, ротмистр, — проговорил Александр, выпил рюмку водки и поставил её на поднос. — Вам помочь подняться?

Тишина вокруг сгустилась до предела.

— Ха-ха-ха! — вдруг раздался сочный баритон.

К графу подошёл высокий, но очень толстый офицер. Большое пузо выпирало из-под расстёгнутого сюртука.

— Нашего полку прибыло, — зычно гаркнул он и похлопал по плечу приезжего. — Вы далеко пойдёте, если, конечно, Шлапобергский не убьёт вас сегодня на дуэли… А ну прекрати, Вася, кипятиться, — фамильярно обратился он к вскочившему с пола ротмистру, с которого лакей полотенцем уже сметал прилипшие к его сюртуку окурки папирос и прочий сор.

— Да я его зарублю на месте! — опять зарычал Шлапобергский.

— Нет, ты просто нехристь какой-то, Вася, — ворчал толстый офицер, уводя из комнаты рычащего кавалериста. — Даже чеченцы и те по сравнению с тобой цивилизованные создания.

— Бога ради, ваше сиятельство, — умолял Александра прибежавший со двора Степан, — только не устраивайте дуэли опять с этим басурманом Шлапобергским. Что я скажу вашим папеньке и маменьке? Ведь я же обещал им, что с вами на Кавказе ничего не случится.

— Перестань ныть и принеси мне мою турецкую саблю, — оборвал его граф.

В комнату вошёл толстяк. Он подошёл к Александру и представился:

— Капитан седьмого карабинерного полка Григорий Христофорыч Маклаков. — Он пожал руку молодому офицеру. — Эх, не удалось этого башибузука уговорить на пистолеты. Требует сабли и драться немедленно.

— Я готов, поехали, — ответил небрежно Александр, вешая набок саблю.

— Зачем ехать, здесь пройти два шага, пойдёмте.

Вечер только начинался. Было по-летнему жарко.

Они прошли по пыльному тротуару Большой Черкасской улицы и свернули в переулок. Вскоре уже начали спускаться в глубокий овраг, весь поросший кустами орешника и боярышника. Слышалось пение птиц и журчание воды.

— Осторожнее, в ручей не свалитесь, — предупредил Григорий Христофорыч, — он тут рядышком течёт.

Они вышли на живописную поляну, сплошь заросшую клевером и стрелками медвежьего лука. Пахло нагретой на солнце мятой. По краям зелёной лужайки задумчиво застыли низкорослые пушистые дубки, грабы и груши с широко раскинувшимися кронами. Ручей, превратившийся здесь уже в небольшую, но стремительно бегущую речку, плескался под колёсами деревянной водяной мельницы, нависшей над ним.

— Ох и хорошо же здесь, — улыбнулся молодой граф, снимая сюртук.