Судьба генерала

— Отдай, Андрюш, ему деньги. Чёрт с ними! Ведь он и вправду тебе башку отчекрыжит. Сам, что ли, не знаешь? Гаврила зверь, а не человек. — Лысый мужик жалостливо смотрел на парня. — Гаврюш, отпусти мальчонку. Отдаст он тебе денежку, отдаст. Кому же помирать хочется в расцвете-то лет?

— Правильно, Силыч, гуторишь, правильно. Послушайся его, Андрюшка, Силыч тебя плохому не научит. Он у нас добренький, — издевался громила.

— Ну хорошо, чёрт с тобой! Отдам я тебе золотые, мочи нет терпеть больше, — простонал Андрей. Из его зелёных глаз по худому лицу текли слёзы.

— Давно бы так, — довольный Гаврила отпустил парня, и тот плюхнулся на землю.

— Сговорились, и правильно. Так и надо. Ведь против силы, Андрюшенька, не попрёшь, — закивал лысой головой Силыч, подбадривая парнишку.

Андрей встал, шмыгнул носом, засунул руку глубоко за пазуху.

— На, держи, — сказал он Гавриле.

— Ну, где там они у тебя? — Косматая голова приблизилась к парню.

— Да вот же, получай! — выкрикнул Андрюшка громко и зло.

В его руках блеснуло лезвие ножа. Парень полоснул сбоку по загорелой, жилистой шее Гаврилы и отскочил проворно в сторону.

— У, гнида, убью! — зарычал детина и, растопырив громадные ручищи, кинулся вперёд.

Но Андрей проворно юркнул ему под мышку. Гаврила, ничего не понимая, остановился. Из его шеи хлестала кровь. Мужик попытался зажать рану рукой. Ничего не получалось. Сквозь пальцы бил горячий алый ключ.

— Что же это творится, Матерь Божья? — заголосил Силыч, раскачивая сокрушённо большой лысой башкой. — Ведь это ж смертоубийство!

Все мужики как зачарованные смотрели на Гаврилу. Его глаза помутнели. Он открывал широко рот, но сказать ничего не мог. Весь он уже был залит кровью. Андрей тем временем опомнился первым. С трудом оторвал он взгляд от тяжело раскачивающегося на слабеющих ногах Гаврилы, убрал нож за пазуху, подскочил к стоящему рядом лысому мужику и со словами:

— У, юродивый проклятый! — врезал с размаху по зубам Силычу и ринулся бегом в степь.

Ковыль хлестал его по ногам, цеплялся за колени. Но скоро он скрылся из глаз. Никто даже и не попытался его остановить. Тем временем Гаврила упал на землю. Мужики обступили его.

— Вишь как получилось. Он ему жилу главную перерезал, по которой вся кровушка течёт. Теперяча уж ничем не поможешь, — авторитетно заявил чернобородый. — Да-а, — протянул он, — а щенок-то с острыми зубами оказался.

— Вот изверг, — промычал, утирая рукавом разбитые губы, Силыч. — Меня-то за что? Я его пожалел, а он?

— А ты, Силыч, не встревай, куда тебя не просят, — отмахнулся чернобородый. — «…Против силы, Андрюшенька, не попрёшь», — передразнил он лысого примирителя. — Вот тебе и не попрёшь. Благодари Бога, что он и тебя ножичком не перекрестил.

А Гаврила уже умирал. Он лежал на спине, руки упали вдоль могучего туловища. Раздался хрип предсмертной агонии.

— Кончается, — скривил разбитые губы Силыч и заплакал.

Он встал на колени и начал читать молитву. Гаврила вдруг перестал хрипеть, благодарно взглянул на склонившегося над ним Силыча и сложил огромные, теперь дрожащие от слабости руки на груди. Через несколько минут он уже не дышал.

— Да, жил, как зверь, и умер, как собака, посреди голой степи, — подвёл итог чужой жизни чернобородый.

— Человек умер, — убеждённо проговорил Силыч, закрывая широко раскрытые глаза Гаврилы. — Негоже лаять покойника. Не нам судить. На небесах разберутся. — И добавил, чуть помолчав: — Его душа уже, должно быть, летит высоко-высоко.

Все мужики посмотрели в небо. Там в голубой дали парила какая-то птица.

— А кто у меня работать-то будет? — закричал вдруг чернобородый пронзительно. — Один на небо улетел, другой в степь удрал… О Господи! А про Петро-то мы забыли.

Мужики кинулись к колодцу. Оттуда не раздавалось ни звука.

— Если и Петро окочурится, то с кем я колодец-то закончу? А ведь аванс взят… — причитал чернобородый артельщик. — Да тяните вы, дьяволы, быстрее! — кричал он сорвавшимся голосом на работников.

Но Петро удалось откачать. И вскоре из-под земли вновь понёсся тоскливый напев, поскрипывали деревянные блоки, груда земли рядом с колодцем всё росла. Здесь же неподалёку лежал и завёрнутый в рогожу Гаврила. Вечером его похоронили на вершине кургана у половецкой каменной бабы. Когда уже зажглись звёзды, усталые мужики сидели около костра, черпали ложками обжигающий кулеш с салом и удручённо молчали. А вокруг под свежим ночным ветром шелестел ковыль. Его серебристые волны таинственно переливались под полной луной и сверкали угрожающе, как густая волчья шерсть.

ГЛАВА 2

1