Судьба генерала

После ожесточённой ночной резни, отбив все атаки остервенелых французов, русские батальоны в полночь не спеша покинули напрочь разрушенный редут и отступили к уже возведённым Семёновским флешам. Здесь дивизию Неверовского через день опять ждали суровые испытания. Она оказалась в самой горячей точке битвы. А прапорщик Николай Муравьёв поскакал по холмам и долам, залитым лунным светом, мимо многочисленных костров, у которых солдаты, только что вышедшие из боя, составив ружья в козлы, грелись у огня, варили кашу и балагурили, в село Татариново, где расположился штаб Кутузова, докладывать главнокомандующему обо всём, что он видел. Но разве расскажешь в сухих словах военного рапорта всё, что пережил молоденький офицер в этот день?! Даже своему брату Михаилу он не смог передать и сотой доли того восторга, что переполнял его при воспоминании о стойкости и отваге простого русского солдата. Молодые прапорщики долго шептались в душистой темноте овина, куда они забрались переночевать, и заснули только под утро. Все другие помещения уже были заняты ранеными. Подступало главное испытание Отечественной войны — Бородинское сражение, и пролог к нему выиграли русские воины сегодня на Шевардинском редуте! Николай в этом был уверен.

3

День перед битвой выдался пасмурным, накрапывал мелкий холодный дождик. Оба войска готовились к битве. Наполеон в простой серой шинели без знаков различия и чёрной треуголке провёл почти весь день в седле. Он не просто осматривал позицию русских — казалось, что он её обнюхивает, выискивая слабые места. У деревни Бородино по нему даже выстрелили картечью — так близко полководец подъехал к переднему краю. И это несмотря на почти непрекращающийся сухой кашель, который душил французского императора, насморк и боли в желудке: язва давала о себе знать.

Кутузов наблюдение за противником доверил своим подчинённым. Сам же, сев в просторную коляску, объезжал свои войска. С ним возили старинную икону Смоленской Божьей матери, которую генерал Ермолов приказал месяц назад вывезти из осаждённого города. Помолившись у святой реликвии, Михаил Илларионович разговаривал запросто с солдатами. Он отлично понимал, что именно от них зависит исход завтрашнего сражения.

— Вам придётся защищать землю родную, послужить верой и правдой до последней капли крови, — говорил Кутузов, встав перед строем Симбирского пехотного полка 27-й дивизии Неверовского, уже прославившего себя в боях под Красным, в обороне Смоленска и во вчерашнем бою у Шевардинского редута. — Кому, как не нам, заслонить своей грудью матушку-Русь, кто же, кроме нас, это сделает? Это наша святая обязанность, и это огромная честь, которая выпала на нашу долю. Не посрамим же русского оружия, вся Россия с надеждой смотрит на вас, богатырей земли русской. За веру, царя и Отечество!

Раздалось громкое «ура». Михаил Илларионович смахнул слезу, побежавшую по полной, плохо выбритой щеке, и сел в коляску.

   — Кому, как не нам! Да, братцы, кому, как не нам, — бормотал себе под нос старый генерал.

   — Вы что-то сказали, ваше высокопревосходительство? — спросил его сидящий рядом полковник Кайсаров.

   — Ничего, ничего, — проворчал Михаил Илларионович, стыдясь своих слёз, — поехали-ка, Паисий, в Татариново. Богу помолились, с солдатушками поговорили по душам, пора и нам отдохнуть. Завтра тяжёлый день предстоит.

Ночь прошла спокойно. Русские солдаты и офицеры были настроены серьёзно, одевали чистое бельё, многие даже положенные сто грамм не пили.

   — «И тогда зловещий, ревущий, глубокий и яростный сумрак сраженья простёрся словно туман, когда бури застят мирный солнечный свет небес, — вдохновенно читал в одной из палаток русского лагеря черноволосый кудрявый молодой человек в распахнутом на груди генеральском мундире с алой шёлковой подкладкой без эполет. — Вождь во всеоружии шествует впереди, словно гневный дух пред тучей. От руки его падает Курах и содрогается Ка-олт, дух испуская. Его белая грудь запятнана кровью, и рассыпались светлые кудри по праху родимой земли», — печально опустил голову молоденький генерал.

Это был граф Александр Кутайсов, сын фаворита императора Павла Первого. Талантливый математик и военный, он в свои двадцать семь лет возглавлял всю артиллерию русской армии. Сейчас перед боем молоденький граф, конечно, не мог уснуть и пришёл в палатку начальника штаба 1-й Западной армии, своего друга, тоже артиллериста по своей первой военной профессии, Алексея Петровича Ермолова, чтобы почитать вслух своего обожаемого Оссиана, древнего шотландского барда, за именем которого скрывался бывший школьный учитель Джеймс Макферсон, написавший эти песни-стилизации под древнюю поэзию в глуши вересковых пустошей и скал своей суровой и гордой родины. Звуки северной лиры приводили душу экспансивного Александра Кутайсова в сладкое неистовство. Вот и сейчас не смог удержать слёз, они крупными прозрачными каплями катились по его смуглым щекам из блестящих красивых карих глаз, похожих на мокрые сливы.