По проходу между кроватями шел капитан Качмарев. Обычно заходя сюда под вечер, он после выкрика дневального говаривал:
"Отставить! Не беспокоить гренадер!" Но в этот раз молча дошел до двери второго капральства и скомандовал:
- Всей роте строиться в сборной! Живо!
Застегиваясь, приглаживая волосы, гренадеры спешили выполнить приказ. Как только подравнявшийся строй замер, капитан прошел к правому флангу, встал против Варламова и велел:
- Выдь вперед на три шага да повернись к роте лицом! - И, когда тот повиновался, продолжал: - Вот, гренадеры, любуйтесь! Глядит, будто агнец непорочный. Видно, не стыдно за вчерашнее. Час назад встретился здешний майор от ворот и говорит, что вчерась сей воин заслуженный, самому государю поименно известный, в списке от полка аттестованный примерно нравственным и с которого ноне статуй для славы нашей роты сготовляется, так он-то вчерась в казарму мимо дворца так брел, что за стенку придерживался и мальчишки за ним бегли, медведем дражнили. Вот государь бы порадовался, такое поносное зрелище увидевши! Не в пору ли нам, Карп Варламов, всем за тебя со стыда сгореть?.. Но то еще не все, гренадеры! За сим является ко мне на квартеру, куда вгорячах ушел, чтобы в наказании не ошибиться, полицейский поручик Василеостровской части и говорит:
"Вчерась гренадер ваш на четвертой линии встречного военного писаря в текучую кровь избил безо всякой того вины, как многие свидетели согласно показывают. Так прошу принять воздействие, раз я протокола не писал из уважения к роте, которую, сказывают, сам царь выше лейб-гвардии ставит..." А я-то уж знаю, кто сей герой, раз утром у меня Варламов отпрашивался на дежурстве подмениться, чтобы в Академию художеств в литейную мастерскую идтить, свой статуй увидать... Так вот что я тебе, бессовестный солдат, скажу! Сейчас - ты да ты! - Качмарев ткнул перстом в соседей Варламова по строю - берите ружья и его по всей Большой Миллионной под строгим конвоем проведите с моей запиской на гауптвахту Павловского полка.
Вот сраму всей роте! Первый от нас арестованный... А как отсидишь, Варламов, две недели, то с ведома его сиятельства господина министра баки и усы тебе барабанщик перед фруктом сбреет, и будешь бессменно по роте дневалить, покудова снова не обрастешь. Раз блюсти себя не можешь, то и я круто поступлю... Вот конвойным в руки моя записка к дежурному офицеру, которую с великим огорчением писал... Гренадеры, разойдись!..
Пока конвоиры снаряжались, несколько гренадер спрашивали Варламова, за что побил писаря, но он, насупясь, молчал. Зато вертевшийся тут же Павлухин уже болтал вирши:
На весь мир наш Карп прославлен,
Раз статуй с него отлили.
На габвахт за то отправлен,
Что с литейщиком подпили...
Но сегодня все от него только отмахивались.
Когда Варламова увели и волнение от случившегося немного улеглось, принесли ужин. "Пока поешь, оденешься да дойдешь, надо назад ворочаться, решил Иванов. - Схожу завтра к Демуту".
Пошел в пятом часу. За дверью нумера звучала музыка.
"Знать, Александр Сергеевич дома", - решил гренадер, нажимая щеколду.
За небольшой прихожей в нарядно обставленной комнате у фортепьяно сидел Сашка Грибов и, лихо взмахивая завитым хохлом и вскидывая локтями, отхватывал какой-то танцевальный мотив.
- Ух ты! И правда роскошно тебя обрядили! - воскликнул он, подбежал к Иванову, чмокнул его в щеку, оглядывая со всех сторон. - Женский пол весь, поди, только рты разевает!..
Приказав коридорному подать самовар, Сашка выставил на стол разную снедь и бутылку красного. Вино советовал подливать в чай да не жалеть сахару, называя такое питье "пуншиком".
И сам делал это столь исправно, что скоро раскраснелся, как в бане. Однако гладко рассказывал про походы, про Тифлис, про красавицу Нину Александровну, которую называл "наша княжна", и хвалился, что от барина не отстанет и женится на грузинке, может, тоже княжне какой-нибудь. Там ведь не все князья богатые, а есть такие, что его заправским женихом сочтут, раз при Александре Сергеевиче служит, который обязательно министром в Петербурге станет, коли таланты имеет и с графом Паскевичем в близком родстве. А он, Сашка, при нем главноуправляющим и чин получит, раз грамоту и все господское обращение постиг.
Едва дождавшись, когда приостановился поток хвастовства, Иванов вполголоса спросил, не слыхал ли чего про господ Кюхельбекера и Бестужева, которых барин его знавал.
- Как же! Ведь мне Александр Сергеевич все даже секретное сказывает, разом подхватил, тоже понизив голос, Сашка. - Обоих сих бедняг всё в Сибирь не отправляют, а в казематах крепостных мытарят. Потому, сказывают, такая им мука назначена, что на площади великому князю смертью грозились...