Судьба драконов в послевоенной галактике

Голова делалась широкой, казалось, будто кровь, бьющаяся под кожей, готова разорвать кожу, хлынуть наружу. Весь мир был заполнен, забит биением этой подкожной крови.

Мир был красен и делал мне больно.

Мир был тесен и извне стискивал мне ребра, а изнутри рвался кровью.

Издалека доносились голоса мамы и Сидорова.

– Да, я уж там до утра. Куда на поверхность, если драконовым ходом, то к магистрали, а там на 63-м – очень удобно, до самой моей лаборатории.

– Как вы догадались, что он к драконову ходу рванет?

– О господи, Сидоров, да трудно было не догадаться – куда же ему еще-то? Не по обычному же маршруту?

Я открыл глаза.

Я глядел на дорогу, льющуюся под колеса автомобиля.

Дорога была гола – или ее раздевал свет фар?

Машина остановилась. Шофер поглядел на Сидорова.

– Начальник, – спросил шофер, – сам пойдешь?

Сидоров пожевал губами, скосил глаза на маму.

– Да, – наконец выговорил он, – пожалуй, надо самому.

– Сходите, конечно, – безмятежно предложила мама, – и заодно, – она нагнулась, чтобы порыться в сумке ("Ага, – безучастно подумал я, – значит, мама взяла рабочую сумку, значит, до вечера будет в лаборатории…Так она же о том и говорила Сидорову… Да, конечно… Постой, царевич, наконец… Постой… постой, маму надо слушаться, маму…") и извлекла трепаную книжечку вместе с новеньким хрустящим пропуском, – наши пропуска – его и мой, если возникнут сложности… Все же "Старая пещера", драконов ход…

Сидоров вздохнул:

– Давайте пропуска.

Он отомкнул дверь, спрыгнул в зябкую темноту ночи, где чуть вздрагивали попавшие в полосу света ветки убогих кустов, и пошел к будочке деревенского, едва ли не сортирного вида, скупо освещенной древним фонарем в железной решетке на деревянном столбе.

Сидоров постучал в дверь будки.

Я смотрел прямо перед собой, туда, где Сидоров втолковывал что-то солдатику, появившемуся на крыльце будки, показывал на машины, тыкал пальцем в наручные часы, в землю, потом развернул какую-то бумагу, потом достал наши пропуска (так, значит, мама сделала мне пропуск в подземные переходы? Об этом, кажется, и отец не знал)…

Я видел, что за будкой дорога начинала подниматься вверх. За будкой круглился небольшой пологий холмик.

Наконец Сидоров вернулся к машине, кинул маме на колени два пропуска, ее и мой, легко взобрался в кабину, затворил-задвинул за собой дверь и, повернувшись к шоферу, сказал:

– Ну, а теперь, Жак, жми! По дороге дракона, к Старой пещере! А там – левый поворот и до Площади разводящих.

– К утреннему разводу поспеем, – шофер завел машину.

Я увидел, как земля небольшой возвышенности, перед которой торчала нелепая покосившаяся будка, дрогнула и поехала в сторону медленно, медленно, открывая передо мной тускло освещенный широкий тоннель.

Мама взяла меня за руку – сильно, сильно, как только могла.

Глава третья. "Сынок"

Две машины въехали в тоннель и катили по широкой тоннельной дороге, вдоль стен которой тянулись пыльные черные провода и поблескивали лампочки.

Мама все еще держала меня за руку.

Сидоров, морщась, полез в карман, достал длинный ломкий пласт – упаковку таблеток, извлек одну белую таблетку, бросил в рот.

Жак искоса поглядел на него, одной рукой поискал у себя за спиной и вытащил шлем, похожий на шлемы танкистов из войн других галактик.

Жак протянул шлем маме:

– Это – Сидорову, пускай свой студень прикроет… Во как корячится.

Мама отдала шлем Сидорову.

– Спасибо, – Сидоров снял кепку, и я вновь увидел его, поделенный надвое, изрытый бороздами, похожий на грецкий орех, чуть подрагивающий мозг. – Спасибо, а то, действительно, мочи нет…

Он надел шлем.

Мама с жалостью посмотрела на Сидорова.

– Долго в "отпетых"?

– Угу… – Сидоров прикрыл глаза, откинулся назад, – если бы не лапа-лапушка, до сих пор бы с огнеметом бегал.

– Это лапой так? – поразилась мама. – Я думала, что хвостом.

– Уу, – Сидоров отрицательно помотал рукой, – если бы хвостом, вообще бы убил. Чтобы быть точным – не лапой даже, а когтем. Мы называли его хирургом, – Сидоров разлепил глаза, видимо, он пришел в себя, – ну, ничего. От меня он тоже получил подарочек. Ему эта черепушка, косточка эта жизнью вышла.

Сейчас я понял, отчего мама посоветовала мне одеться потепелее. Было холодно. Я передернул плечами.

Тоннель сделался шире; я видел, как от него отходят другие тоннели, поменьше, некоторые из них (я успевал заметить) были ярко освещены и казались высокими бесконечными парадными залами, некоторые были такими же, как и тот, по которому мы ехали, – тусклыми и пыльными, – и были еще провалы в стене, черные и узкие, – проходы во тьму.

Мы обгоняли машины и тяжелые автобусы, странное дело! – порою мы обгоняли пешеходов, бредущих вдоль пыльной стены с черными проводами. Один раз мы оставили за собой колонну солдат в противогазах, бегущих узкой цепью. "Отпетые?"- хотел спросить я, но не решился.

– Слушай, Сидоров, – сказала мама, – а у второй вахты телефон будет?

– Будет, будет, – улыбнулся Сидоров, успеешь, не бойся.

Тоннель стал превращаться в большую площадь, и площадь запруживалась машинами.