Судьба драконов в послевоенной галактике

Кругленький покраснел и часто захлопал ресницами, кажется, даже слезы появились у него на глазах. Мама же чуть выпятила нижнюю губу и развела руками, и снова жест ее прочитывался без слов: извини, брат, но доносчику – первый кнут.

Сидоров фыркнул и одобрительно кивнул.

– Быкадоров? Захаров? – удивленно переспросил координатор. – Ах, псы! Они же псы… Ну-ка я сейчас запрошу Барсика, те ли, или я путаю.

Быкадоров и Захаров стояли, втянув головы в плечи, на них было жалко смотреть.

Между тем свечение глаза дракона постепенно сходило на нет, а вскоре глаз и вовсе успокоился, висел обычным серым экраном в темноте ночной комнаты.

Мама щелкнула выключателем. В комнате загорелся свет.

– Те, – даже как-то обрадованно доложил координатор, – ах, псы… В "отпетых" и полугода не пробыли, сразу в тайные и туда же – ну, псы… Из-за вас страдать ребятам… Пять лет – чистый конвой, чистый! Сидоров, слышишь? Чтобы на поверхность – носу не казали!

Мама протянула коробочку Сидорову и одобряюще-ободряюще кивнула. Сидоров понял ее.

– Коллега координатор, – вежливо спросил он, – отмену увольнительных фиксировать в журнале?

– Не надо, – отозвался координатор, – черт с вами – гуляйте. "Псов", Захарова и Быкодорова, отметь, а остальные… пускай гуляют – и давайте живей, швыдче с нарушителем, что вы, в самом деле, телепаетесь…

Координатор замолчал. Сидоров спрятал ящичек в свой комбинезон.

Я стоял одетый, в свитере. Стоял и смотрел на маму.

– Так, – сказала мама, – наденешь желтые ботинки, старые…

Я пошел надевать ботинки.

Мама ткнула пальцем в Сидорова:

– Без меня, я надеюсь, вы не поедете, коллега Сидоров? Я быстро переоденусь.

Сидоров опустил голову:

– Коллега Рахиль, – тихо сказал он, – это не положено… Вы же знаете.

Мама развела руками:

– Коллега? Ну стоит ли из-за небольшого нарушения инструкции так упираться? Для чего это? Зачем этот ненужный административный задор? Вы уже поимели служебные неприятности, – поимеете и еще… Я их вам гарантирую, коли вы уедете без меня. Га-ран-ти-рую.

Сидоров посмотрел на маму, видимо прикидывая, блефует или нет, снова опустил голову и выговорил только: "Мда".

– Хорошо, – кивнула мама, – я иду переодеваться. Джек, надень серое пальто, серое! и носки возьми шерстяные..

***

Мы спускались по пустой гулкой лестнице, залитой тоскливым городским светом. Захаров не стал вызывать подъемник.

– Ну его на фиг, – сказал он мне. – Я после подземки в узкую коробку никак войти не могу. Давит, понимаешь, давит.

Двери некоторых квартир были чуть приоткрыты – чуть-чуть – или мне показалось? – как казалось, что за дверьми этих квартир не безразличная, пустая тишина и темнота, а тишина и темнота живые, прислушивающиеся, дышащие и сдерживающие свое дыхание.

– Ты, главное, в похоронщики не попади, – болтал Захаров, – гиблое дело. Тухлое… Через три года выползешь – снова бросаться будешь – уже не на дракона, а на людей, и уже не три года влепят, а поболе. Снова приедем. Мы так к одному примчались, а он уже у подъезда прохаживается, ждет. "Здорово, хлопцы, – говорит, – за мной?" "Ну, садись, поехали…"

Захаров хохотнул. Я остановился на лестничной площадке, взялся за перила и вдруг с внезапной жестокой ясностью понял, что покидаю этот дом, этот нелепый старый дом с четырьмя кариатидами, поддерживающими балкон, – навсегда…

…А кариатиды были смешные. В центре – две полуобнаженные женщины – ну, это ничего себе, ничего особенного, а по бокам два мускулистых мужика, повернувшихся к женщинам лицами и скорчивших рожи не то от натуги, не то от расположенных рядом таких, понимаете ли, красавиц… – навсегда…

– Эй, – Захаров потряс меня за плечо, – силен мужик, ты чего – спать стоя собрался? Ну, ты не тушуйся – у тебя маманя такая – в обиду не даст. При лаборатории пристроит. Она у тебя кто?

– Начальник лаборатории, – тихо сказал я.

– О… как раз к себе и возьмет, ничо, ничо… только что ночью скверно, а днем будешь видеться… Быкадорову врежут, ох, врежут. Его Сидор спрашивает, к кому напоследок? А этот – к нылы какому-то в"- 1302. Что за нылы? Ну ладно, Сидор там, я, Карраваджо там, Штауфен не знаем, но этот-то писарчук вонючий должен был все сокращения заучить…Теперь ему в канцелярии не посидеть. Через день на ремень – сдохнет от натуги, падла, в похоронщики запросится. А тебе что…Ты в лабораторию потрюхаешь…

Я посмотрел на Захарова. В последних его словах слышалась зависть, настоящая, неприкрытая.

Я сказал:

– А в "отпетые"…