– Может быть, – предположил я, – и до Джорджи было то же самое?
– Пойдемте, пойдемте, – позвал меня начальник школ. – Знаете, такие предположения тоже высказывались.
Мы пошли далее. Туннель становился шире. Я узнавал "родные" места. Здесь стояли шведские стенки, валялись маты. На одном из матов лежал, мирно посапывая, "борец". Я вспомнил Стаса и отвернулся.
– Мне кажется, – сказал я, – этот ваш Джорджи был большим мерзавцем.
– Во-первых, – усмехнулся человек со стеком, – почему "ваш"? Он такой же "ваш", как и "наш"… Во-вторых, прямо и мерзавец!
– Конечно, мерзавец, – твердо сказал я, – он умер в своей постели, а других посылал на смерть…
– Да, – посерьезнел начальник школ, – серьезный упрек, если бы Джорджи действительно умер в своей постели…
– Но вы же сказали, – удивился я, – что он в подземелье не совался и "вонючим" не стал?
– Не стал, – кивнул человек со стеком, – это точно. Просто-запросто совершенно неизвестно, что с ним в конце концов стало. Куда он делся?
– Как сквозь землю провалился, – усмехнулся я.
– Именно.
Мы подходили к троллейбусной остановке напротив нашей казармы.
Еще издали я заметил стоящего у остановки сержанта. Рядом с ним была пожилая полная женщина.
Мы подошли поближе, и я увидел две набитые доверху сумки, стоящие у ее ног. Пожилая женщина и сержант смотрели друг на друга и не заметили нас.
– Сержант! – окликнул Джонни начальник школ, – здравия желаю! Впрочем, не буду вам мешать.
Сержант обернулся, увидел начальника школ, покраснел и взял под козырек.
– Вольно, – махнул стеком начальник школ.
– Виноват, – забормотал сержант, – виноват, коллега начальник школ. Вот – мама приехала. Вот…
– А? – человек со стеком повернулся к пожилой женщине. – Так это ваша матушка? Скажите пожалуйста. Так вам поди и увольнительную нужно? – человек со стеком галантно поцеловал руку у пожилой женщины. – У вас – чудесный, чудесный сын. Вы знаете, из лучших наших сержантов. Прекрасно чувствует воспитанников, солдат…
Сержант переминался с ноги на ногу. Мама сержанта смущенно улыбалась.
Кто-то словно толкнул меня в бок, и я брякнул:
– Коллега сержант, воспитанник Тарас превратился в краба.
– Ой, – воскликнула мама сержанта и прикрыла рот руками.
Я увидел, как на лбу у сержанта выступил пот.
Человек со стеком искоса посмотрел на меня и укоризненно заметил:
– Воспитанник Джек, это формулируется несколько иначе, не так ли, коллега Джон?
– Так точно, – хриплым голосом доложился сержант, – воспитанник Тарас перешел на работу тренажером в особо опасном ярусе. Встречи и собеседования нежелательны.
– О, – одобрительно кивнул я, – стандартная, не лишенная романтической мужественности и канцелярской монументальности формулировка.
– Как это… крабом? – выговорила мама сержанта. – Что это… крабом?
– Позвольте, – изящно беря ее за локоток, сказал начальник школ, – я вам постараюсь объяснить, но для начала вопрос, небольшой вопросец: что для вас милее, любезнее, важнее – душа или тело?
– Душа! – не подумав, бухнула мама сержанта.
Сержант закусил нижнюю губу.
Я довольно громко сказал:
– Коллега сержант, разрешите пройти в карантин? Коллега начальник школ, разрешите заметить: ваш вопрос некорректен. Если отвлечься от этики, даже с логической стороны он требует уточнений… Например, что называть душой, а что телом? Можно ли речь считать душой? Можно ли физический образ человека, появляющийся в вашем сознании, в поле вашего зрения, считать телом?
Сержант крякнул от удивления.
Начальник школ усмехнулся.
Мама сержанта неуверенно спросила у сына:
– Что-то он глупость какую-то смолол, Джончик?
– Вовсе не глупость, – ответил за Джона человек со стеком, – и вы сейчас убедитесь, что это вовсе не глупость. Если вам важна душа, а не тело, жалкое вместилище души, то значит, вам все равно будет, кто стоит перед вами – красивый стройный парень или гигантский полупрозрачный краб…
В карантине никого не было.
Светили лампочки и стоял дневальный у тумбочки.
– Смирно! – крикнул Диего и улыбнулся. Он сегодня был дневальным.
– Вольно! – ответил я. – Отдыхай… Где все?
Диего уселся на тумбочку и объяснил ситуацию.
– К сержанту маманя приехала, он раздал всем хлыстики, старшим поставил Саньку и отправил к царевнам. А ты как? Тарас где?
– Попрощайся с Тарасом, – сказал я, – Тарас теперь клешнями щелкает.
– Что, – подивился Диего, – правда, что ли?
– Правда, правда.
– Елки-палки, – Диего покачал головой, – я думал, врут.
Я подошел к своей кровати, стал раздеваться.
– Сержант, – сказал я, – мне по дороге встретился и просил передать: не будить Джекки Никольса ни под каким видом…
– Джекки, – Диего покачал головой, – так Тарас – точно?
– Точно, точно, – я зевнул и стал укладываться.
– Тут такое дело, – объяснил Диего, – Куродо две пайки принес: твою и Тарасову…
– Мою тоже съешь, – я положил голову на подушку, – за мое здоровье…
Диего открыл мою тумбочку, достал оттуда здоровенный шмат белого хлеба с твердым круглым куском желтого масла и двумя кусками сахара.
– Не, – сказал Диего, – я Тарасову съем, а твою не буду. Неловко как-то…
Я открыл глаза, сел в постели.
– Ну, ладно, давай, если ты такой… интеллигент.