Судьба драконов в послевоенной галактике

Полуголый подошел поближе. Он положил руки на нечто невидимое, прозрачное, и я рассмотрел, что коридор перед входом в зал перегорожен невысокой стенкой из прозрачного материала.

– Вонючка, – крикнул мне полуголый, – жрать, жрать хочешь? – он потыкал себе в ром пальцем. – Ам-ам хочешь?

Он обращался со мной, как с глухонемым или сумасшедшим.

Но я и в самом деле чувствовал, что не смогу выговорить ни слова.

Я закивал головой, искательно заулыбался: "Ам-ам", – выдавил.

– Говорящий… сскот, – выругался солдат.

Полуголый вынул из кармана штанов краюху хлеба, разломил ее.

– Вонючка, – крикнул он мне, подбрасывая на ладони краюху, – а ну покажи службе, чем в болоте кормят!

Может быть, эти слова, а может быть, все пережитые унижения, грязь, в которую меня втаптывали, хлестнули меня, словно бичом.

Я ощерился и зарычал. Я шагнул к солдату. Солдат попятился, навел на меня винтовку и щелкнул затвором.

– О! – охнуло за прозрачной стеной – от это охота! Бой быков! Вонючка против службы! Вонючка, вперед! Служба, стой крепко! Граница на замке, крепи оборону!

Полуголые столпились у прозрачной стены, гомонили, смеялись.

– Давайте работать, – неуверенно предложил солдат, не поворачиваясь к гомонящим. – Норму…

– Ты за нашу норму, – весело сказал полуголый, предлагавший мне хлеба, – не беспокойся: мы свою норму выполним. Ты лучше подумай, как пост сдавать будешь. Уже у тебя – гы – натоптано, а пальнешь сдуру, я тебе никого из столовских не дам. Понял? Сам – убил, сам и закопай… Вонючка, лови! Он бросил мне кусок хлеба.

Я поймал и стал кланяться.

– Эй, – крикнул стоявший рядом с моим благодетелем высокий лысый мужчина, – вонючий, победитель драконов, я тебе еще хлеба дам – поди обними солдатика. Облобызай друга.

Я посмотрел на солдата.

Ужас стоял в его глазах.

– Уходи, – солдат махнул дулом винтовки в сторону, – слышишь? Проваливай… Убью ведь… У меня патрон уже дослан. Ты дурной будешь, еще шаг сделаешь…

Пятясь и кланяясь, я начал отходить.

Я отходил, торжествуя; я жевал кус хлеба. Я второй раз победил, выиграл. "Вонючка" так "вонючка", зато живой и страшный даже для солдата с заряженным ружьем.

Довольно скоро я дошел до "болота" и порадовался тому, что успел съесть хлеб: здесь вонь стояла нестерпимая.

Я шел и твердил про себя строчки, прочитанные наизусть Мэлори: "Постой, Димитрий, наконец… постой, Димитрий, наконец я слышу речь не мальчика, но мужа…" Что они ко мне привязались? "Немальчиканомужа, немальчиканомужа…"

"Ничего, – думал я, – найду "отпетых", скажу, принимайте! Кстати! А где здесь глазыньки, глазыни, глазуньи где?"

Глаза дракона были привинчены вдоль стен, как зеркала, отражающие друг в друге белый свет.

И тут я увидел дракона.

Дракон был невелик ростом. Дракон стоял на мясистых когтистых лапах, а передние лапы дракон сцепил на полном животе.

Дракон был лыс. Дракон улыбался.

Он, наверное, только что пожрал, потому что хвост его мерно поколачивал пол коридора, а в животе у рептилии приятно урчало.

Дракон рыгнул и пошел на меня. Я понял, что он сейчас будет меня бить, что жрать он меня будет потом, когда проголодается.

Я не испытывал ни страха, ни отвращения – я ждал своей участи.

Дракон толкнул меня в грудь. Толкнул не сильно, и я не упал.

Тогда дракон стал на четыре лапы, и я подивился тому, какой же он маленький – размером с теленка, не больше.

Дракон стал пихать меня лысой башкой, и я увидел на затылке дракона остатки седеньких волос. Меня передернуло от отвращения. Что может быть безобразнее человекообразности рептилий и рептильности человека?

Я ударил дракона ногой, как бьют шелудивую приблудную собаку. Дракон счастливо засмеялся и куснул меня за руку. Он укусил меня небольно. "Играется, – подумал я и вдруг представил себе, как эта гадина играется не со мной, а с Мэлори, моей Мэлори – с моим счастьем, моим солнышком, моим… моим…

Ярость захлестнула меня. Я ударил дракона. И дракон удивился. Я тоже удивился, потому что от моего удара лопнула драконова кожа, и дракон хрюкнул от боли. Не помня себя, я бил это зеленое, отвратительное, визжащее от боли тело, под моими ударами превращавшееся в кровоточивое месиво, извивающееся, хрипящее, жаждущее издохнуть, умереть, ибо жизнь для этого месива превратилась в боль.

Я остановился, тяжело дыша. Я не верил своим глазам. Я убил дракона. Передо мной лежала груда исковерканной недвижной плоти, в которой можно было с трудом узнать лысого дракона с человеческими волосками на затылке.

Я отвернулся, пошел вдоль стены, остановился и с маху лег на пол. Засыпая, я успел подумать что больше никогда не смогу быть счастлив. Вот я убил дракона… И что? И что же? Я лежу на полу в коридоре подземелья и готов заплакать. Меня мутит.

Я заснул.

– Вот он, красавец, – раздалось над самым моим ухом, – Мурзика раздавил, а теперь кейфует.

Я открыл глаза.

Передо мной стояли "отпетые". Все, как один, в униформе, затянутые, перетянутые ремнями.

– Джек Никольс? – спросил один из них.

– Да, – ответил я и добавил: – Я убил дракона.

"Отпетые" грохнули.