Судьба драконов в послевоенной галактике

– Они – здоровые лбы, и с реакцией у них все нормально, и экзамены они выдержат, и я один буду против, но если их примут в "отпетые", – я помолчал, улыбаясь, – если их примут в "отпетые", я постараюсь запомнить их лица и анкетные… данные… И тогда уже я вколочу их в дерьмо, в гибель, в болото…

Начальник школ вздохнул:

– Это не так обязательно… Зря что ли у нас право вето?

***

Меня разбудили, аккуратно тронув за плечо. Я приподнялся на локте, увидел стоящих "псов" и опасной грудой посверкивающее на полу рыцарское обмундирование.

– Вот оно что, – сказал я.

– Так точно, – вежливо, почти подобострастно ответил один из "псов", – требует сам. Я опустил ноги на пол. "Пес", отвечавший мне, был, по всей видимости, старший по званию. Во всяком случае, вел он себя так, а в их знаках различия я так до сих пор и не разобрался.

– Вам помочь облачиться? – поинтересовался "старший".

Я поглядел на него.

– Батюшки, – восхитился я, – сколько лет, сколько зим! Вы же меня в этот комбинат отправили!

– Был грех, – вздохнул "пес".

– Какой же это грех, – я поднялся, прошел в ванную, пустил воду, – это не грех, а исполненный долг.

(Кэт позавчера увезли в санчасть. Я остался один… И скоро-скоро-скоро встречусь с ним. Я знал, что это рано или поздно случится… Я расплачусь с ним за все и всех. Даже если теперь он жует полуживой прозрачный студень – мне-то что за дело до этого?)

Я насухо вытерся, вышел из ванной.

– Я готов, облачайте.

– Зла, – спросил "пес", – вы на меня не держите?

– Зла, – помолчав, ответил я, – не держу. Испытываю благодарность.

Старший из "псов" засмеялся:

– С юмором у вас…

– Я серьезно.

Я стал надевать поножи, шнуровать их. Железка к железке – плотно, и еще прихватить шнурками…Так, так…

"Пес" прыгнул ко мне, пал на колени, схватился сам шнуровать.

Я изумился.

"Пес" развел руками:

– Так принято… Обычай, традиция… Спрашиваем для проформы, мол, согласны? нет? А на самом деле, согласен, нет ли, а облачаем сами. Понимаете? Может быть, обыкновенный обдриставшийся "вонючий", а может быть, и…

Он помолчал.

Меня одевали умело и быстро.

Потом вели по коридору. В коридор высыпали все наши. Я впервые увидел их всех в сборе…

Георгий Алоисович держал за плечи свою жену. Глафира всхлипывала.

Я испугался: "Как бы ее не заколотило…" И этот испуг, несоизмеримый с ужасом, схватившим мою душу, и с ожиданием удачи – насмешил меня.

Меня посадили в грузовик. Я мог бы влезть и сам даже в этом допотопном тяжеленном облачении, но меня подсаживали и подпихивали "псы" с предупредительностью слуг выжившего из ума господина.

Я вспомнил взгляд дракона и то, как бежал, оскальзаясь, воя, бывший "отпетый", просто "вонючий". Я чуть было не подумал: "Вот я", но смирил себя, запретил думать об этом – так.

"На самом деле еще ничего не решено. Еще ничего, ничего не решено".

Я поднял забрало.

Грузовик мчался пока знакомыми улицами.

– Я гремлю, как лавка скобяного товара, – повторил я читанную где-то шутку.

"Псы" молчали – и я понял, что здесь не нужно шутить, лучше молчать.

Молчать, впрочем, всегда лучше…

Грузовик затормозил, остановился.

Я увидел пальцы, схватившиеся за борт грузовика, а потом я увидел начальника школ. Он стоял на колесе и заглядывал в кузов.

– Джекки, – сказал он, – вот какое дело. Я знал, что этим закончится… Не скажу, что тогда знал, когда настоял на том, чтобы исполнили твое мальчишеское желание, но уж когда ты вышел от русалколовов целым, – знал точно.

Он замолчал, и я спросил:

– Ну и что?

Поскольку он все еще молчал, а время шло и "псы" нервничали, то я спросил второй раз:

– Ну и что?

Я был благодарен начальнику школ за его молчание.

Я – боялся. Сколько бы ты ни убил драконов, страх остается… Не такой, как в первый раз, другой… И от этого он еще "страшнее". Его нельзя объяснить одним незнанием. Ты знаешь, что такое дракон и что такое его убийство, но тебе все равно страшно…

И этот устоявшийся обычный страх, страх, как не в первый раз, соединяется со страхом, как в первый раз… ведь самый главный, самый, самый. Один удар – и все… И все решено, выяснено…

Может, оно и к лучшему, что здесь поражение – не смерть или калечество, но жизнь позора, вонючая стыдная жизнь труса… Хоть и в говне, а живой.

Все это надламывало душу, ныло страхом, готово было слиться в мольбу, молитву – на черта мне это сдалось? Лучше жить, просто жить…

Поэтому я был рад, что начальник школ медлит. Мне хотелось бы так и стоять, так и не ехать никуда, а просто ждать ответа…