Судьба драконов в послевоенной галактике

– Много ты понимаешь, – вздохнул Куродо и пососал уколотый палец, – взык – и все… Ну, и получится, как у всех… А я хламиду-монаду сошью такую! – все закачаются. Сразу станет видно – мой спецдракон… Квартира поедет по увольнительной на Южное побережье. Я эту штуку надену… – Куродо потряс переливающейся чешуей, каждая круглая пластинка которой была размером с древнюю монету, – знаешь, как Георгий Глафиру сюда привез? На танцульки пришел в этакой хламиде…

– Он теперь, наверное, и сам не рад, – усмехнулся я, – во всяком случае, я у него чешую не видел. Даже на стенку он ее не повесил.

– Боится, – объяснил Куродо, принимаясь за шитье, – боится, что к коже прирастет и под кожу проникнет. Это только ты у нас такой везучий: мазнуло хвостом, когтем цапнуло, чуууть отметило и дальше поехало…

– А ты не боишься, что прирастет?

– Боюсь, конечно, – ответил Куродо, не поднимая головы, – всякий провинившийся боится… Как посмотришь на твоего…

Куродо прикусил язык и виновато поглядел на меня. Тогда-то я и решил, что самое время выполнить просьбу Глафиры.

– Куродо, – сказал я, – ты хрен чего. Меня Глафира к тебе послала. Поговори, мол, с боевым товарищем, с другом по карантину.

– Да, да, – всполошился Куродо, – а что? что такое?

– Ты вот вышиваешь на пяльцах. стараешься, просто сил никаких нет на тебя смотреть: "отпетый" золотошвей, а Глафира на тебя жалуется… грязищу, говорит, после своего дежурства оставляет… Пол ни фига не моет…

Куродо воткнул иголку в мягкую кожу между чешуйками, аккуратно сложил сиящую чешую на пол. Золотой кучей она засверкала у его ног.

– Я Глафире сто раз объяснял. Я – не поломой и не щенок карантинный, и даже не ротный "отпетый". Я – "отпетый"-ветеран! Если я, – Куродо поднял сиящую груду чешуи спецдракона и с силой швырнул ее об пол, – брямкну вонючую тряпку и пару раз повожу ей туда и обратно, обратно и туда, то пусть мне скажут "спаибо" и спросят, как это я после боевых вылетов еще и пол мою? и мусор выношу? И плиты чищу?

– Спасибо, – улыбнулся я, – но я тебя о другом спрошу… После тебя остается грязь – и убирать эту грязь приходится таком же, как ты… ветеранам "отпетым".

– Не убирайте, – пожал плечами Куродо, – я вас что, заставляю?

– Ну, положим, что заставляешь, – хмыкнул я, – только это долго объяснять… поверь мне на слово – ладно?

– Не поверю, – буркнул Куродо и принялся осторожно переворачивать чешую, рыться в ней. Искал иголку.

– Ат… – вскрикнул Куродо и затряс рукой.

– Укололся? – поинтересовался я, но Куродо уже вскочил на кушетку и тянулся к огнемету, висящему на стене.

Я оступил к двери.

Чешуя шевелилась, топырила, щерила свои кругловатые пластинки, чешуя оживала и словно искала себе подходящую форму для подходящей жизни.

Пока она была всего только бесформенной кучей, готовящейся к прыжку.

– Мать их за ногу, – забормотал Куродо, – чем они в лаборатории думают… Это они так шкуру сняли… суки…

Он сорвал со стены огнемет.

Я распахнул дверь в коридор и крикнул:

– У Куродо – ларва!

Первым выскочил де Кюртис с пикой.

Мы все над ним смеялись, дескать, на что тебе пика?.. В лаборатории трофеи так обрабатывают, что ни капли ни боли, ни жизни не остается.

А вот и понадобилась. Здесь, в подземелье, все может оказаться необходимым и все лишним, на фиг не нужным.

Де Кюртис остановился в дверях, наставил пику на ларву и крикнул Куродо:

– Ты только не вздумай ее жечь.

Куродо опустил огнемет.

Де Кюртис чуть тронул ларву копьем, она задвигалась, словно поворачиваясь к де Кюртису. Она шуршала, будто змея, и звенела, как кошелек.

Де Кюртис проколол одну чешуйку копьем. Ларва вздрогнула, и стало заметно одно темноватое пятнышко в общем сверкании чешуек.

– Джек, – сказал де Кюртис, – вали в коридор.

Он чуть отступил, и я протиснулся в дверь.

В коридоре уже стояли Георгий Алоисович, Жан-Жак, Глафира и Кэт.

– Де Кюртис, – сказал я, – если устанешь, дай мне… попрокалывать…

– Само собой… ларва – это такое дело…Терпение, труд, меткость и никакого риска. Потому как, – де Кюртис проколол четвертую пластинку, – продленная агония. Эта шкура уже ни черта не соображает. Одна только боль…

Ларва то собиралась в тугой ком, то распластывалась золотой тканью с темнеющими проплешинами.

И чем больше чешуек прокалывал де Кюртис, тем конвульсивнее, резче делались ее движения.

Куродо опустился на корточки. Огнемет упер меж расставленных ног в кушетку.

– Это что же, – поинтересовался он, – мне так и сидеть, покуда вы, ваше сиятельство, онанизмом занимаетесь? Тырк, пырк, пырк, тырк, – передразнил Куродо.

– Жить хочешь, – спокойно ответил де Кюртис, – посидишь потерпишь.

– Егор, – крикнул Куродо, – у тебя дома целый арсенал по стенам развешан… Кинь мне какой-нибудь зуб или клык…

– Сиди смирно, – озлился де Кюртис, – ты что, в ларву собрался драконьим клыком тыкать? Ты лучше просто в нее сам прыгни…Тот же эффект.

– Ну тоска же, – пожаловался Куродо. – Сидишь, как петух на жердочке. Впору закукарекать.

– Не выражайся, – попросил де Кюртис, – и поблагодари судьбу, что ларва очнулась, когда ты ее сшивал, а не тогда, когда надевал… Все равно что надеть огонь…