Судьба чемпиона

По выходным Очкин, Ирина и Варя приезжали в Комарово, загорали на пляже Финского залива, обедали в усадьбе. Приезжали и Мартыновы — в старый домик, доставшийся им от деда, отца Веры Михайловны. В клинике Саша и Грачёв подружились. Грачёв много рассказывал молодому другу о своей жизни — с грустной усмешкой, как бы подтрунивая над собой и издеваясь. А Саша, видя его чистосердечие, всё больше проникался к нему симпатией, открывал в характере старшего товарища черты привлекательной личности. Александр Мартынов от природы был щедро наделён артистическим даром; он ещё в школе играл роли в самодеятельных спектаклях, а став взрослым, посещал едва ли не все театры города — любил оперу, балет и драму, знал многих артистов, мог подолгу говорить о новостях театральной жизни. Саша любил литературу, читал и знал современных поэтов и писателей. В Грачёве он тоже находил врождённую артистичность, какую-то тонкую, аристократическую манеру держаться и говорить. Саша приходил во всё большее изумление от редкого совпадения в одном человеке мужских достоинств: роста, сложения, красоты и какой-то женственной пластики.

На следующий день после выписки из клиники Мартынов поехал на дачу. Матери сказал: «Поживу там с недельку, а ты приезжай на выходные».

В тот же день пошёл к Грачёву. Спустился вниз по лесной тропинке к берегу Финского залива. Проходя место, где Александр вступился за женщину и получил чуть не стоивший ему жизни удар Грачёва, Саша поморщился, отвернулся в сторону — вспоминать нелепый эпизод не хотелось. Подойдя к усадьбе Очкина, воскликнул:

— Ба! Да тут настоящая стройка!

Между вековых сосен стоял свежесрубленный квадрат большого дома. Золотом отливали бревенчатые стены, серый шифер островерхим шлемом покрывал терем, и только пустые глазницы широченных окон придавали дому неживую унылость.

На верстаке из-под визжавшего на всю округу электрического рубанка вылетал вихрь мелких стружек. Грачёв широкой приветливой улыбкой встретил гостя.

— Милости просим.

Смотрел, куда бы посадить Александра — не нашёл. Смутился, развёл руками.

Саша ещё там, в клинике, заметил: несмотря на разницу в их возрасте, Грачёв принимает его с предупредительной почтительностью зависимого человека — то ли из уважения к рабочему званию Александра, то ли по едва осознанной им самим причине своей ущербности неустроенного в жизни человека.

— Тут, верно, будет жить большая семья? — спросил Александр, оглядывая дом, в котором явно угадывались две внушительные половины с летними верандами на первом этаже и мансардой на втором.

— Да уж! На просторную жизнь замахнулись. Ныне время такое.

И, словно бы оправдывая Очкина, и с некоторой гордостью за свою бывшую жену сказал:

— Народ они состоятельный, он — директор, она — доктор наук, денег получают много.

— Ты извини,— заговорил Александр, садясь на штабель обстроганных досок,— понять не могу: тебе-то что за резон? Строишь дом, в котором будут жить другие. Подряд, что ли, взял?

Грачёв подсел к Александру, ответил не сразу. Не каждому бы душу стал распахивать, а Сашу полюбил, как сына, и не было сейчас на целом свете дороже для Грачёва человека.

— Я, видишь ли, Саша,— начал он неуверенно, издалека,— экзамен сейчас сдаю. Пить перестал вовсе, я слово дочери дал и для себя решил: к вину больше не притронусь. А эта вот...— окинул взглядом усадьбу,— стройка, как ты говоришь, все силы мои поглощает. Я ведь не работаю, пока не работаю, а кормиться надо. Святым духом сыт не будешь.

— За кормежку такой дворец возводишь?

— Тут дочь моя жить будет. К тому ж и все мысли сюда направлены. А строить я люблю! У меня руки над доской поют. Я где-то слыхал: человек тогда проживёт не зря на свете, когда он дом построит, дерево посадит или книгу напишет. Вот это и есть моя книга.

В защитного цвета рубашке с карманами на груди и узенькими погончиками на плечах, в потёртых, ладно скроенных джинсах Грачёв скорее походил на скульптора, чем на плотника; в руках его, высвечивая золото естественного узора, играла отстроганная доска, на верстаке покойно лежал голубой тупорылый электрорубанок. Это он только что визжал словно поросёнок.

— Где живу? Вон домик-теремок, там окна с видом на море, голландская печка, есть диван и даже газовая плитка. Я жил там недавно, а сейчас комнату в доме отделал — вон ту, угловую. Пойдем, покажу.

Глазами хозяина, с пристрастием, Александр осматривал дом, разглядывал каждое вписанное в своё место бревно, каждую планку. Дивился красоте и точности всего сработанного. Дом походил на шкатулку, в которой все углы и линии подобраны с большим тщанием, всё отстрогано, отглажено.

«Его бы к нам на сборку»,— невольно подумал о Грачёве Саша.

Потом они пили чай. Из окна открывалась даль Финского залива, слышен был плеск волн и весёлый гомон купающихся и загорающих на солнце ленинградцев. Была середина июня, лето только начиналось. Александр никуда не торопился, у него был бюллетень на две недели, и он хотел провести их на даче, ничего не делая.