Суд праведный

За большим круглым столом, уставленным закусками и бутылками, подперев тонкой бледной рукой изможденное лицо с тяжелыми мешками под глазами, сидел учитель сельской школы Симантовский. Когда-то, обучаясь в Москве на юридическом факультете, он с юношеским максимализмом нырнул в идеи народничества, бросил учебу, пытался стяжать себе некие лавры на ниве просвещения инородцев на самых окраинах Российской империи, но судьба единомышленников, подвергнувшихся арестам, слухи об их тяжелой доле да и сами сибирские нравы и суровые морозы быстро остудили пыл Симантовского, постепенно переместив бывшего вольнодумца подальше от этих самых окраин, поближе к местам достаточно обжитым и обитаемым. Вот уже седьмой год Симантовский учил уму-разуму местных крестьянских ребятишек, а вечера посвящал горькой.

Не обращая внимания на робко остановившегося в дверях Зыкова, он продолжил, по всей видимости, давний, может и нескончаемый, спор с вольготно откинувшимся на обитую палевым шелком спинку диванчика чернявым молодым священником.

— Вот вы, отец Фока, изволили заметить, что, дескать, тунгусы и остяки тоже народ крещеный, но смею вас уверить, христиане они весьма номинальные. Как были дикарями темными, так и остались. Зачем только наш исследователь Миклухо из России в Южное полушарие мотался? Проще высадиться в Енисейской губернии: куда ни пойди, везде дикари, только температура воздуха холоднее.

Священник, обмахнув рукой безупречно чистую рясу, поправил висящий на груди золотой крест, задумчиво обхватил гриф гитары, украшенный розовым бантом, лениво пробежал пальцами по струнам:

— Не могу согласиться с вами, господин учитель, христианство не может не сказываться на нравах…

— Да плевать они хотели на ваше христианство и на ваши нравы, — подцепив вилкой тонко нарезанный кусочек осетрового балыка, равнодушно, но и чуть поддразнивающе, возразил Симантовский. — Вот вы у нас теоретик, а я среди тунгусов жил… Лю-до-еды они. Понимаете, лю-до-еды! Когда им жрать нечего, они друг друга едят. Один тунгус свою бабу слопал. Понимаете, сло-пал!

Отец Фока недоверчиво хмыкнул, его красиво очерченные брови почти сошлись на переносице, но спор продолжать он явно не имел желания. Взяв на гитаре еще аккорд, он улыбнулся в черную ухоженную бородку:

— Если вы, Николай Николаевич, не преувеличиваете, значит, пришло время заняться реформацией, по крайней мере ввести для инородцев еще одну заповедь: не ешь ближнего своего…

Зыков не решался войти в комнату, чтобы не прерывать умный разговор, но тут появился пристав, видимо пристроивший мешок со стерлядью, и гулко попенял ему:

— Маркел Ипатьевич! Ну что стоишь?! К столу, к столу! Ну же…

Помявшись для порядка, низко всем поклонившись, Зыков преувеличенно боязливо опустился на гнутый венский стул рядом с учителем Симантовским, замер, не зная, куда девать глаза.

— Господа, — пристав развел короткими, но сильными руками. — Будет вам! Нельзя же все время о тунгусах. Что, на них свет клином сошелся? И вообще… — он засмеялся. — Вы, Фока Феофанович, я уж вас так, по-мирскому, вы тоже к столу садитесь. Сейчас Артемида Ниловна порадует нас осетринкой…

Вдохновленный словами пристава, отец Фока приободрился. Неожиданно сильным густым басом, который совершенно невозможно было заподозрить в молодом человеке со столь изящной фигурой, пропел:

— Не искушай меня без нужды возвратом нежности твоей, разочарованному чужды все обольщенья прежних дней…

Симантовский, не дожидаясь осетрины, опрокинул в себя рюмку и, перекорежив лицо в страдальческой гримасе, потянулся к огурцу:

— Вам бы, батюшка, в кафешантане выступать… Изумительный успех имели бы…

Зыков сурово покосился на учителя, столь вольно разговаривающего со святым отцом, но от замечания удержался. Тем более что священник лишь усмехнулся и, поднявшись, затянул:

— Когда легковерен и молод я был, младую гречанку я страстно любил…. Прелестная дева ласкала меня, но скоро я дожил до черного дня… Пум-рум-пум-пум… Пум-пум-рум- пум-пум… В покой отдаленный вхожу я один… Неверную деву лобзал армянин…

Пристав уже собрался бурными аплодисментами высказать свой восторг, но, заметив округлившиеся глаза Зыкова, с деланной укоризной произнес:

— Ну право, Фока Феофанович…

Священник, хотя и был молод и игрив нравом, все-таки сообразил, что в присутствии Зыкова, пусть богатого, но крестьянина, нужно вести себя более пристойно, более подобающе сану. Он смущенно улыбнулся, откладывая гитару:

— Бес путает…

Симантовский вновь протянул руку к графинчику из голубого стекла, однако замер и настороженно повел тонким носом.

В комнату, торжественно держа на вытянутых руках вместительное блюдо, вплыла пышнотелая, как и ее супруг, Артемида Ниловна. Лицо жены пристава светилось довольством, а маленькие глазки живо поблескивали под тонкими белесыми бровками.

Когда Збитнев, нарезав осетрину ровными кусками, разложил ее гостям по тарелкам, учитель Симантовский, потирая руки, предложил:

— За гостеприимных хозяев!