Второй офицер
Третий офицер
Фин
Председатель
Афганец. Какой? Суд офицерской чести.
Доктор. А что это такое офицерская честь?
Входят командир и замполит.
Назначенный (порывается). Товарищи офицеры!
Командир
Замполит
Садятся за первый стол.
Председатель. Товарищи, заседание товарищеского суда офицерской чести объявляется открытым!
Кто-то пытается аплодировать.
Замполит. Тише-тише, товарищи! У нас не читательская конференция, а суд!
Доктор. Это понятно. А судьи кто?
Председатель. Довожу до сведения присутствующих состав суда. Председатель – я. Члены суда: майор Теплов, Афганец, Военспец, Краском. Есть ли претензии к членам суда у офицеров?
Никто не отвечает.
У привлекаемого на суд?
Неизвестный. Есть! Не знаю я их…
Командир
Председатель
Неизвестный. Вот как раз этого майора я и не знаю! Что это он вырядился, будто только что из Бородинской панорамы?
Председатель
Автор
С МАЙОРОМ ТЕПЛОВЫМ Я ПОЗНАКОМИЛСЯ в один из отпускных июньских дней. Мы с товарищем бродили по Перми. Говорили об отечественной истории и литературе, об армии и традициях русского офицерства.
Когда проходили по кривым улочкам Разгуляя, товарищ сказал:
– На старом кладбище есть могила героя Отечественной войны 1812 года. Хочешь посмотреть?
Я огляделся кругом.
По склону оврага наперегонки бежали мутные ручьи. После недавнего дождя как-то особенно легко дышалось. И настроение моё, радужное и оживлённое, не очень-то соответствовало предстоящей встрече с прошлым. Но какое-то неясное внутреннее чувство заставило меня согласиться и пойти на старое кладбище.
Под сенью кладбищенских деревьев пахло прелью. Негромко пересвистывались птицы. От надгробных холмиков и крестов веяло вечностью и забвением. Мы приумолкли.
Могила Теплова находилась неподалёку от заброшенной часовни и заметно отличалась от окружающих захоронений массивным металлическим надгробием и ухоженностью.
Сразу обращали на себя внимание барельеф, изображающий сцену баталии, и надпись, гласящая: «Под камнем сим лежит тело Майора и Кавалера Николая Афанасьевича Теплова, родившегося в 1776 году, скончавшегося в 1813-м, в Октябре, от сильной контузии, на знаменитом Бородинском сражении полученной.
Я читал, и перед взором моим вставало Бородинское поле, на котором побывали мы всем академическим курсом. Оно оказалось совсем не таким, как представлялось – по Лермонтову: «И вот нашли большое поле, есть разгуляться где на воле…». Каким-то тесным, немасштабным. Холмы, овраги, перелески. Вспомнились монументы героям Бородина, поставленные на средства солдат и офицеров Семёновского, Преображенского, Ахтырского гусарского и других полков – величественные, значительные на этом уютном, засеянном рожью поле. А рядом – памятники поскромнее: героям другой Отечественной. Тем, кто в лютом 41-м не пустил к Москве фашистов.
Припомнился праздник, посвященный 175-летию Бородинской битвы: ряженые в мундиры воинов русской и французской армий солдаты Московского гарнизона, позирующие корреспондентам, толпы зевак, среди которых снуют бодро торгующие сувенирами «к случаю» предприимчивые молодые люди.
Мои воспоминания прервал громкий возглас товарища. Он стоял по другую сторону надгробия. Я подошёл.
На металлической плите было нацарапано нецензурное слово.