Суд над победителем

— Ладно, фон Плауен, если ты такой молчун и если обещаешь молчать и дальше, тем более что недолго осталось, то слушай. — Генерал сложил тяжелые руки на письменном столе и некоторое время обдумывал, с чего начать. — Русские направили шведам ноту с требованием выдачи тех, кто воевал на Восточном фронте на момент нашей капитуляции и потом бежал в Швецию. И было это еще 2 июня! Премьеру подготовили два варианта ответа: положительный и отрицательный. Ханссон, ни с кем не консультируясь, тут же выбрал положительный. Он решил продать нас дешевле, чем Иуда продал Христа, — задаром. Причем вообще всех: и тех, кто оказался здесь после 8 мая, и тех, кто уже был тут незадолго до нашей капитуляции. Но в парламенте, фон Плауен, они ломают копья вовсе не из-за нас. Речь идет о паре сотен латышей, литовцах и эстонцах, воевавших на нашей стороне и бежавших сюда в последние дни войны. Шведы, четыре года лизавшие зад нашему фюреру, теперь решили заручиться дружбой дядюшки Сталина. 11 июня их долговязый старикан [12], видно перегревшись во время игры в теннис, решил, что речь идет о выдаче прибалтийцев Межсоюзнической комиссии, и подписал бумажку, так и не вникнув в ее смысл. Затем свое согласие дал Комитет по иностранным делам и правительство, и 16 числа Москва получила желаемый ответ. Всех прибалтийских легионеров свезли в лагерь куда-то на юг, где они, как и мы, пребывают в счастливом неведении о своем будущем. Что касается нас, немцев, то наша судьба мало кого здесь трогает. Вот так. Ты ломаешь сейчас голову, откуда мне все это известно? В шведском Красном Кресте нашелся один порядочный человек.

— Но вопрос о нас еще не решен? — пересохшим ртом спросил Алекс.

— Как тебе сказать? В конце июля здесь победили социалисты. Они поменяли правительство и похерили все намеченные им программы. Вот только пункт о нашей с прибалтами выдаче решили выполнить. В Треллеборге уже несколько дней стоит русский транспорт «Кубань». Это за нами. Говорят, возникли какие-то споры по поводу оборудования судна. Заботливых шведов то ли не устроили слишком жесткие кровати, то ли их вовсе там нет. Но не думаю, что это надолго.

— Почему же вы, зная все, сделали из этого тайну? — спросил Алекс.

— А что бы дало мое разоблачение? — Мюллер тяжело поднялся и подошел к окну. — Хаос и панику? Три тысячи обреченных? Все это еще впереди, уверяю тебя. Я видел свою задачу в том, чтобы, пока остается хоть какая-то надежда, сохранять в лагерях спокойствие и дисциплину. Всегда и везде я привык действовать конструктивно, фон Плауен. Я командовал корпусом и знаю, что такое дух армии и во что превращается армия, когда ее дух подорван. И потом — я не мог дезавуировать свои источники в Красном Кресте. Во-первых — это непорядочно по отношению к моим друзьям, а во-вторых, я тут же перестал бы получать текущую информацию. Пришлось бы, как тебе, собирать обрывки газет по сортирам. Прошу прощения за резкость.

Шеллен понимающе кивнул.

— Неужели столько месяцев вы держите все это в себе и ни с кем не поделились? — с сомнением в голосе спросил он.

— Нет. Это просто технически невозможно. Из наших знают еще три проверенных человека. В самой Швеции эта тема пока не попала в широкую печать. Во всяком случае, наша охрана, исключая лагерных комендантов, в полном неведении.

— Ну хорошо, что же дальше? Когда вы собираетесь открыть правду всем нам?

— Она откроется сама собой со дня на день, лейтенант. Я бы не хотел, чтобы люди решили, что я скрыл от них нечто важное потому, что я в сговоре с местными властями и таким образом вымаливаю лично для себя индульгенцию. — Смотревший все это время в окно, Мюллер повернулся. — Впрочем, вы-то как раз можете рассчитывать на спасение.

Алекс удивленно посмотрел на генерала.

— Не забудьте завтра в десять ноль-ноль быть на КПП.

Утром, встав пораньше, Алекс достал свой ваффенрок и тщательно его вычистил. Под низ он надел белую рубашку с длинными, выступающими за край обшлагов мундира манжетами; у одного из офицеров — тоже летчика — одолжил пилотку с офицерским кантом и вышитым серебряной канителью орлом; у другого — почти новый поясной ремень с анодированной пряжкой сиреневого отлива. Поскольку галстука у него не было, он застегнул китель до последнего крючка под самое горло. Крест первого класса, две орденские ленты в петлице и значок истребителя, а также начищенные сапоги и серые замшевые перчатки, подаренные ему Эйтелем, превратили Шеллена в лощеного немецкого офицера.

Вопреки угрозам синоптиков, дни стояли теплые, и Алекс решил обойтись без куртки. Он шел по территории лагеря, отдавая честь встречным офицерам.

— У тебя какой-то праздник, Генрих? — спросил один из знакомых, намекая, вероятно, на 9 ноября.

— Нет, но день обещает быть знаменательным.