Суд королевской скамьи

— Мэгги, никому в мире не нравятся длинные унылые истории, а я типичный герой одной из них. Боюсь, что ты попала в паршивую компанию. Честно говоря, мне надо было бы стать бродягой в Сохо.

— А я веду такой образ жизни по нескольким причинам. Главным образом, из-за моей любви к драгоценностям. Мой последний спутник, француз, владелец авиационных заводов, ревновал меня отнюдь не с французским изяществом и два года держал буквально под замком.

— У тебя довольно комфортабельная тюрьма, Мэгги. Но как я тут оказался?

— Без сомнения, тебе должно быть известно, насколько ты привлекателен. Кроме того, у меня явная склонность к писателям. Все они маленькие дети и нуждаются в материнской ласке, а ты самый грустный мальчик, которого я когда-либо видела.

— Ты собираешься всю ночь упрашивать меня, чтобы я не боялся, и говорить все те слова, которые я мечтал услышать от своей жены?

— Да.

— Господи, да наш диалог даже хуже, чем в книгах, которые я писал.

— Вот чего критики никак не могут понять — мудрость всего мира укладывается в несколько дюжин штампов. И мы проводим жизнь, повторяя сами себя.

— Уже 1962 год, — сказал Эйб. — Мне минуло сорок два. У меня восемнадцатилетний сын и дочь пятнадцати лет. Я двадцать лет женат на весьма достойной женщине, которая так и не поняла, что значит быть женой писателя. Но чего Бог не дал... Она разочаровала меня. У меня было много любовных связей, и я давно уж перестал испытывать угрызения совести за них, но знаю, что за все приходится рано или поздно расплачиваться, и придет день, когда все мои грехи предъявят к оплате. С другой стороны, я почти не получаю удовольствия от своих похождений, потому что на самом деле ищу не только радостей тела. Я ищу мира, покоя и условий для работы, когда мне в самом деле захочется писать.

Мне было всего двадцать лет, когда я написал свой первый роман. Вчера, двадцать два года спустя, я завершил рукопись, которая представляла собой полное дерьмо. Я полностью потерял чувство собственного достоинства и самоуважения, раз позволил себе написать такую книгу.

Посмотри на меня, Мэгги, — рубашки с монограммой и изящная повязка на глазу. Ты должна знать, что два дня назад был Йом-Кипур, еврейский праздник, День Искупления, когда мы должны размышлять о себе и о своей жизни. Мой отец, да упокой, Господи, его душу, ушел в мир иной как раз на Йом-Кипур. Я кое-что обещал ему и не сдержал слова. Так что можешь любоваться на мои рубашки с монограммой, провалиться бы им.

Утром уже Лаура погрузилась в печальную задумчивость. Она налила ему кофе.

— Нет ничего более изысканного, чем рассуждать о любовном приключении, — сказала она, — и ничего более печального, чем переживать его на практике— если только не имеешь дела с Абрахамом Кэди. Как приятно чувствовать рядом человека, который понимает, как надо относиться к женщине. Ты все сказал мне, когда только посмотрел на меня во время вчерашнего приема.

Эйб пожал плечами.

— Ты должна была понять, кто хозяин.

— Так обращался со мной один-единственный человек — мой муж. Я была совсем юной, мне только минуло двадцать, когда мы встретились, а Карлосу было под пятьдесят. Я уже выступала в оперетте. Я считала, что брак — сплошная глупость, зато он может дать ощущение безопасности. Но кровать стала у нас полем битвы, а он был изощренным мастером в искусстве ведения этой войны. Эйб, у меня есть прекрасная вилла на Коста-дель-Сол в Марбелье и две свободные недели. Дай мне побаловать тебя.

— Мне бы не хотелось оказаться в Испании, сказал он.

— Твой брат погиб двадцать пять лет назад. И может быть, было бы неплохо посетить его могилу.

— Кажется, постепенно я расстаюсь с большинством моих идеалов. Даже общение с такой женщиной, как ты — вдовой фашиста, любовницей торговца оружием, — не вызывает у меня угрызений совести.

— Я понимаю. Скрытая ненависть придает особое очарование нашей связи. Знаешь, откуда я узнала о тебе? От немецкой актрисы, которая была твоей любовницей. До чего восхитительно, когда любовь смешана с ненавистью. Дорогой, я просто прошу тебя. Мы даже не будем покидать пределов виллы.

— Ладно, поедем.

— Завтра днем рейс на Мадрид. У меня там стоит машина. К вечеру мы доберемся до Малаги, а затем по берегу спустимся до Марбельи.

Что-то всколыхнулось в нем, когда Эйб услышал эти испанские названия, и против воли его захватило желание воочию увидеть эту землю.

— Мне пора, — сказала она. — После ленча на аукционе Сотби будут выставлены интересующие меня картины.

Он схватил ее за руку.

— Позвони своему маклеру и скажи, что у тебя дела. Я хочу снова затащить тебя в постель.

Несколько нескончаемых минут они смотрели друг на друга, не произнося ни слова.

— Хорошо, — наконец сказала она.

15