Суд королевской скамьи

В 1947 году Саманта подарила мне дочь. Мне лично хотелось назвать ее в честь матери, но уже дал имя сыну в честь Бена, так что в этот раз не настаивал. Ванесса Кэди. Неплохо.

Когда работа над романом подходила к середине, я заметил, что папа начал становиться религиозным. Это случается с евреями, которые однажды отходят от верований своего народа. На в конце концов у них всех появляется желание ощутить себя снова евреями. И завершить круг.

Когда я предложил ему поехать в Израиль, он не выдержал и расплакался. Никогда раньше я не видел своего отца плачущим, даже после смерти Бека и мамы. Я заверил его, что помощь ему отнюдь не будет обременительна для меня. Мой дядя Хаим жив в Тель-Авиве, и его там примут с распростертыми объятиями.

Дела же в Линстед-холле шли не слишком хорошо. Я, в отличие от Джоя, не чувствовал в себе фермерской жилки. Порой мне даже хотелось, чтобы поместье сгорело дотла, а мы получили бы страховку. О, конечно, я держал эта при себе. Традиции в Англии умирают очень медленно. Бороться с ними я не мог. Поэтому я влезал в долги, чтобы дальше работать над романом. Отправляя отца в Израиль, я действовал отнюдь не из благочестивых побуждений. Всю свою жизнь он отдал другим и вполне заслужил это. Я купил ему билет, купил для него небольшую квартирку и позаботился, чтобы у него был постоянный доход до конца жизни.

Вот что я хочу сказать. То, что убивало отца, убивало и меня. Эти мысли не покидали меня ни на минуту, разрывая сердце день и ночь и вызывая слезы на глазах. У меня сжималось горло, когда я думал о судьбе евреев в Польше и Германии.

Вот о чем я должен был писать. Когда покончу с романом, мы выберемся из этой дыры. Я отправлюсь жить в Израиль и буду писать о том, что не давало мне покоя. Господи, как мне этого хотелось! Как хотелось!

В тот день, когда я закончил книгу, папа умер во сне. Дядя Хаим написал, что, увидев возрожденный Израиль, отец обрел мир и покой, которые не покидали его до последней минуты.

На могиле отца я поклялся, что напишу книгу, которая пробудит совесть человечества.

А затем случилось нечто ужасное. Мой роман «Партизаны» вышел в свет и был, что называется, закидан тухлыми яйцами. Все его шестьсот тридцать страниц, которым я отдал три с половиной года, подвергались нападкам и читателей, и критики. Имя Абрахама Кэди поносили ка всех углах, и ему нечего была сказать.

12

Если у Саманты и были выдающиеся достоинства, то одним из них, без сомнения, было умение успокаивать меня, выдергивая всаженные мне в задницу шпильки. Она настаивала, что решительно не понимает, почему «Партизаны» так приняты. По ее словам, этот роман был ее самой любимой книгой.

Могу обьяснить вам, почему она ей так нравилась. Роман в самом деле был неудачен, ибо в нем я опустился до ее мещанского уровня. Чтобы заметить это и признать, потребовалось много времени, я уже успел заложить свою голову и обрести двух прекрасных детишек, но Саманта в самом деле была неумной женщиной с комплексом превосходства столь глубоким, как Великий Каньон, дна которого не видно. Она совершенно была не в состоянии осознать интеллектуальное содержание какого-то разговора или события и вне привычной обстановки Линстед-холла чувствовала себя неуверенно и скованно.

Очень рано, едва только мы поженились, она остановилась в своем развитии, но никогда не могла честно признать свою ограниченность, и поэтому пыталась расти в собственных глазах, всячески унижая меня. Спорить со мной из-за каждой мелочи было для нее привычным образом жизни.

Вполне довольная сама собой, она воздвигла вокруг своего мирка высокие стены, напрочь отвергая все, что несло даже лишь намек на критическое отношение к ней. Лишенная способности к самоанализу, она была просто не в состоянии признавать свои ошибки и неудачи.

И все же, должен сказать вам, я любил ее. Парадокс, но когда мы оказывались с ней в постели, мне в самом деле казалось, что это самое важное событие в моей жизни. Что и заставляло меня сдерживаться.

У Саманты была еще одна милая особенность: если ей было плохо и ей казалось, что она идет на дно, она обязательно старалась и меня утянуть с собой. В любой ситуации она видела плохие, мрачные и печальные стороны куда лучше меня.

Я мучительно переживал провал «Партизан». И Саманта была просто не в состоянии понять, что со мной делается. На встрече бывших летчиков Королевского военно-воздушного флота я начал пить и закончил загул тремя днями позже в каком-то кабаке в Сохо. В карманах было пусто, и машину у меня конфисковали. Без помощи какого-то доброжелательного собутыльника я не наскреб бы даже на такси, чтобы добраться до Дэвида Шоукросса.

По возвращении в Линстед-холл меня встретило мрачное угрожающее молчание. Восемь дней меня просто в упор не видели, пока все это не стало смешно.