Суд королевской скамьи

— Сэр Френсис, откуда вы взяли статистические данные, которые вы использовали в этой работе?

— Из сведений американской Комиссии по изучению последствий атомной бомбардировки.

— И к какому вы пришли заключению?

— Заболевания лейкемией среди лиц, подвергшихся облучению, составляют менее трети процента.

— И эти данные стали известны только спустя много лет после войны.

— Да.

— Знакомы ли вы с посвященными. этой же теме данными процессов над врачами — военными преступниками в Нюрнберге?

— Да.

— И какие вы сделали выводы?

— Что нет никаких доказательств, свидетельствующих, что облучение может стать причиной раковых заболеваний.

19

Даниэль Дубровский, который ныне представлял собой печальное подобие некогда крепкого, сильного человека, явился живым доказательством уничтожившей его трагедии, существом, ведущим полурастительный образ жизни, который двадцать лет назад забыл, что такое смех. Снова и снова Баннистер и судья переспрашивали его, когда он тихим, почти неслышным голосом рассказывал, что живет в штате Кливленд в Америке, а родился в Волковыске, который в то время принадлежал Польше, а ныне входит в состав Советского Союза. К началу второй мировой войны он был женат, у него было две дочери и он преподавал романские языки в еврейской гимназии.

— Чем был отмечен для вас 1942 год?

— Меня с семьей отправили в Варшавское гетто.

— И впоследствии вы приняли участие в восстании?

— Да, оно началось весной сорок третьего года. Те из нас, кто к тому времени остался в живых, скрывались в бункерах глубоко под землей. Схватки с немцами длились больше месяца. В конце концов, когда все гетто было объято пламенем, по канализационным трубам мы вышли за его пределы и добрались до лесов, где и присоединились к группе польских партизан.

— И что было потом?

— Поляки не хотели, чтобы среди них были евреи. Нас предали. Мы попали в руки гестапо и были отправлены в Ядвигу.

— Можете ли вы продолжать рассказ? И, пожалуйста, говорите погромче.

Даниэль Дубровский опустил голову и всхлипнул. Зал суда застыл в молчании, и репортер записал: «Свидетель не в силах совладать с волнением». Гилрой предложил объявить перерыв, но Дубровский лишь молча покачал головой, справившись с охватившими его чувствами.

— Не будет ли мой ученый коллега и ваша честь возражать, если мы избавим мистера Дубровского от необходимости излагать детали гибели его жены и дочерей?

— Не возражаю.

— Могу ли я предложить свидетелю изложение хода событий?

— Не возражаю.

— Правильно ли я передаю, что дальше случилось с вами? В конце лета 1943 года с военного завода вас перевели в третий барак, после чего подвергли облучению в пятом бараке вместе с той же группой, в которой был предыдущий свидетель, и изъяли у вас яичко.

— Да, — прошептал он, все совершенно правильно.

— И при операции присутствовал доктор Тесслар, который позднее выхаживал вас.

— Да.

— Через три месяца после первой операции, вы и Моше Бар-Тов, который был тогда известен под именем Германа Паара, были вторично подвергнуты облучению.

— Да.

— Из показаний мистера Бар-Това мы можем сделать вывод, что в первый раз он не был полностью стерилизован, в силу чего полковник Восс хотел второй раз подвергнуть вас облучению, и, может быть, вы тоже не были тогда стерилизованы до конца. Дольше ли длилось второе облучение?

— Примерно такое же время, но я слышал, как они говорили о большей интенсивности.

— Можете ли рассказать милорду и суду, что последовало потом?

— После второго облучения у нас не осталось сомнений, что это только вопрос времени, когда нас снова прооперируют и мы окончательно станем евнухами. Менно Донкер, — сказал он, имея в виду Питера ван Дамма, — уже был полностью кастрирован, и мы ждали, что нас постигнет та же участь. Как-то утром рядом с нами умер сосед по бараку, и доктор Тесслар подошел ко мне поговорить — есть возможность подкупить капо, который выпишет фальшивое свидетельство о смерти. Имелось в виду, что в него будет вписан или Герман Паар, или я. Потому что мы оба ждали второй операции. И я решил, что спасти нужно Паара. Он моложе меня, и у него был шанс выжить. А я уже пожил, и у меня была семья.

— Таким образом, Паар был записан как умерший и никогда не подвергался второй операции, как довелось вам. Паар знал об этом вашем решении?

Дубровский пожал плечами.

— Прошу прощения, — сказал судья Гилрой,— но стенографист не может записать, что означает этот жест.

— Он был всего лишь мальчиком. Я никогда не говорил с ним на эту тему. Я считал, что, как человек, я должен так поступить.

— Можете ли рассказать нам о второй операции?

— На этот раз на меня набросились четверо эсэсовцев. Меня избили, связали, заткнули кляпом рот, после чего поволокли в пятый барак. У меня вытащили кляп изо рта, когда я уже почти задохнулся. Они стянули с меня штаны и вогнали иглу в спину. Хотя я был связан, но продолжал бороться, а тут закричал и упал на пол.

— Что случилось?

— Сломалась игла.