Суд королевской скамьи, зал № 7

— Заключенный А по команде Фленсберга начал давать заключенному Б удары тока. Он видел и слышал, что происходит с заключенным Б?

— Да.

— До какого напряжения дошел А по приказу Фленсберга?

— В конце концов он убил током заключенного Б.

— Ясно.

Баннистер перевел дух. Присяжные озадаченно смотрели на свидетельницу, словно не веря своим ушам.

— И что сделал Фленсберг после того, как продемонстрировал вам это?

— Сначала ему пришлось меня успокаивать. Я кричала, чтобы он прекратил такие эксперименты. Охранник силой отвел меня к нему в кабинет. Он сказал мне, что убивать того человека особой нужды не было, но что иногда это случалось. Он показал мне графики, таблицы и свои записи. Он пытался установить порог, за которым воля человека оказывается сломленной. Тот порог, за которым люди превращаются в роботов, послушно выполняющих приказы немцев. Очень часто, перейдя этот порог, заключенные сходили с ума. Он показывал мне эксперименты, в которых заставлял близких родственников давать друг другу удары током.

— Интересно знать, доктор Пармантье, — сказал судья, — а попадались такие люди, которые наотрез отказывались причинять боль другим?

— Да, порог сопротивления был выше у мужей и жен, у родителей и детей. Некоторые упорствовали, пока их самих не убивали.

— А были такие случаи, — продолжал свои вопросы судья, — когда, скажем, мать или отец убивали собственного ребенка?

— Да… Вот поэтому… Простите… Меня никто еще об этом не спрашивал…

— Пожалуйста, продолжайте, мадам, — сказал Гилрей.

— Поэтому Фленсберг и стал подбирать близнецов. Он полагал, что на них можно будет поставить что-то вроде решающего эксперимента. Девушек из Бельгии и Триеста доставили в третий барак для него, а Фосс их облучил. Фленсберг был возмущен и грозил пожаловаться в Берлин. Он успокоился только после того, как Фосс пообещал ходатайствовать перед Гиммлером о предоставлении Фленсбергу частной клиники и о прикреплении к нему доктора Лотаки, чтобы он там оперировал.

— Потрясающе, — произнес Гилрей.

— Теперь давайте на минуту отвлечемся, — сказал Баннистер. — Что произошло после того, как вы увидели эти эксперименты и прочитали доклады Фленсберга?

— Фленсберг уверял меня, что, как только первое впечатление сгладится, я увлекусь такой работой. Это же редкая возможность для психиатра — проводить исследования на подопытных людях. А потом он просто приказал мне работать на него.

— И что вы на это ответили?

— Я отказалась.

— Отказались?

— Конечно, отказалась.

— А что именно вы сказали?

— Фленсберг сказал, что ведь, в конце концов, в третьем бараке сидят одни евреи. Я сказала, что знаю. Тогда он сказал: «Неужели вы не понимаете, что есть люди, которые не такие, как остальные?»

— И что вы ответили?

— Что я уже это заметила. «Действительно, есть люди, которые не такие, как остальные, — сказала я. — Это прежде всего вы».

— Но ведь за это он должен был расстрелять вас на месте!

— Что?

— Вас не расстреляли? Вас тут же не отправили в газовую камеру?

— Ну конечно, нет. Я же здесь, в Лондоне. Значит, меня не расстреляли, верно?

31

Сэр Роберт Хайсмит постоянно находился в гуще событий. На время процесса он переехал из собственного поместья в Серрее в свою квартиру на Кодоган-сквер, неподалеку от Вест-Энда и Дома правосудия. В этот вечер он усердно работал.

Нельзя было отрицать, что Томас Баннистер сумел искусно построить свою защиту, опираясь на косвенные улики и поймав Кельно на некоторых сомнительных показаниях. Однако промахи Кельно были всего лишь ошибками неопытного человека, противником которого оказался настоящий гигант, мастер юридической акробатики. Конечно же, присяжные, признавая гений Баннистера, должны тем не менее проникнуться сочувствием к Кельно.

В сущности, все сводилось к Марку Тесслару — единственному, кому предстояло выступить в качестве очевидца. Все эти годы и на всем протяжении процесса сэр Роберт Хайсмит отказывался верить, что Адам Кельно виновен. Карьера Кельно была долгой и заслуженной. Если бы в его характере таились столь чудовищные черты, они, безусловно, рано или поздно дали бы о себе знать. Хайсмит был убежден, что все это — какая-то жуткая вендетта, столкновение двух людей, ослепленных ненавистью друг к другу и неспособных видеть истину.

Разрабатывая тактику допроса, он был твердо намерен дискредитировать Марка Тесслара.

Да, конечно, у него были минуты сомнений, но ведь он — всего лишь британский барристер, а не судья и не присяжный, и Адам Кельно был вправе рассчитывать, что он сделает все возможное.

«Я выиграю это дело», — пообещал он сам себе.

— Куда, к дьяволу, запропастился Терри? — сердито спросил Адам и сделал еще один большой глоток водки. — Могу спорить, что он отправился к Мэри. Ты звонила туда?

— Там нет телефона.

— Сегодня он был в суде, — сказал Адам. — Почему сейчас он не здесь?

— Может быть, пошел в библиотеку и будет заниматься допоздна. Из-за этого процесса он пропустил много лекций.

— Я иду к Мэри, — сказал Адам.