Суд

— Ты сделаешь это, Минхотеп!

Я не смел ослушаться, и в тот же вечер, когда Раоми отправился на вечерний прием, начал работу.

Ты знаешь, старик, что искусство Кемта уходит корнями во времена, когда боги только создали мир и учили людей ремеслу. Боги передали людям правила изображения мира, которые записаны в виде канонов «Книги Меонг». Трудно представить, чем было бы искусство Кемта без этой книги. Каждое поколение художников воспитывается на «Книге Меонг», и любую работу мастер начинает с того, что вспоминает нужный канон.

Наши мастера почти никогда не рисуют чужеземцев. Кемт — вот та почва, на которой они выросли, вот тот мир, который они могут изобразить на папирусе или в камне. Сами художники редко задумываются над этим. «Книгу» дали людям боги, кому придет в голову обсуждать повеления Озириса?

Подумав, я решил: если лицо нубийца не соответствует канонам, тем хуже для нубийца.

Я принялся за работу, и в несколько дней глиняная заготовка была вчерне вылеплена. Как требовали каноны, я разделил статую в высоту на восемьдесят семь частей, из которых тридцать пришлись на голову, сорок три на ноги… Вылепил лицо, ничуть не похожее на лицо нубийца, и велел привести Ахрома. Раба привели и усадили передо мной. Ахром сидел смирно, но смотрел на меня гордо и вызывающе. Меня бесило, что он видел мое смущение и понимал его причину. Несколькими движениями я примял у скульптуры нос и подбородок, постарался придать лицу более варварское выражение, не нарушая, однако, классических пропорций, и объявил, что работа закончена.

Ахрома увели, и мне показалось, что молодой нубиец остался доволен своим изображением… Из дворцового храма послышалось пение жрецов: фараон приступил к вечерней молитве. Отворилась дверь, вошел Раоми. Учитель долго смотрел на статую.

— Настало время, — сказал он наконец, — когда ты достиг такого совершенства в своем творчестве, что в слепом поклонении магическим числам дошел до нелепости. Даже лицо варвара, само по себе прекрасное, ты мыслишь как жалкое подобие кемтского.

Я был поражен, услышав, что учитель называет прекрасным лицо раба, но то, что Раоми сказал дальше, повергло меня в ужас:

— Запомни, Минхотеп, одну-единственную мудрость: нет правил, нет канонов, все это ложь. Разве живое человеческое лицо собрано по канонам «Книги Меонг»? Нет! И это не уродует его, но делает более прекрасным… Ты знаешь, Минхотеп, я изъездил всю страну в поисках редких пород камня. Однажды в каменоломне Суана обвалилась гранитная глыба, и на моих глазах погиб молодой раб-ливиец. Видя, с каким равнодушием отнеслись к смерти его товарищи, я склонился над юношей, чтобы он не умер в одиночестве, как пес. Я закрыл мертвецу глаза, но не мог успокоиться. За несколько дней из обломка той глыбы, что убила раба, я высек его лик, заставив себя забыть каноны и пропорции «Книги Меонг». Да, я кощунствовал! И знал: если мою работу увидит хоть один жрец, этого будет достаточно, чтобы оставить меня в Суане навсегда… Утром я вышел из шатра, чтобы при первых лучах солнца посмотреть на законченную работу. Я увидел старика с дряблым телом, изъеденным язвами. Он плакал и целовал скульптуру в каменный лоб. Надсмотрщик сказал мне, что это отец погибшего юноши. Старик бросился мне в ноги, точно я вернул ему живого сына…

Раоми умолк. Пение жрецов доносилось все отчетливее сквозь завесу тонких тканей. Учитель направился к двери, на пороге остановился и сказал:

— Истине нельзя научить, Минхотеп. Она рождается и умирает в душе человека. Ее нужно открыть. И если ты хочешь постичь ее тайны, найди к ней путь… даже если этот путь ведет к гибели.

Раоми ушел в свои покои, оставив меня в лихорадочном волнении. Я вышел в сад, чтобы подумать над словами учителя.

Ночь была лунной, прохладной. У священного бассейна я опустился на холодную плиту, нагнулся к воде, пытаясь разглядеть сверкающие плавники золотых рыбок. Неожиданно брызги попали мне в лицо. Я поднял голову. Рядом стояла Юра, дочь верховного сановника Фалеха. Заметив мое смущение, она тихо засмеялась:

— Что ты здесь делаешь?

— Думаю, Юра.

— Вот оно что! Ты лепишь раба, а обо мне не вспоминаешь!

— Я помню о тебе, Юра. Скоро я сделаю твою статую, и она будет самой прекрасной из всех…

В лунном свете лицо Юры показалось мне высеченным из белого мрамора, и я решил запечатлеть ее именно такой: задумчивой, чуть улыбающейся девочкой. Но мне не удалось тогда осуществить свой замысел, потому что утром умер божественный Хуфу. Страна погрузилась в траур, Фалех увез Юру в свое поместье, и я больше не встречал ее у священного бассейна, даже потом, когда во дворце вновь наступило спокойствие, и на престол взошел молодой Джедефре.