Суббота навсегда

— Не оглядываться! Не оглядываться! — то и дело предупреждал ангел Ирит, но тик ее подвел. Лот неожиданно увидел перед собой лицо жены — и вмиг оно покрылось проказой, еще мгновение — и та, которая звалась Ирит, превратилась в ослепительно белый конус.

— Дальше, дальше! — подгонял праведника и его дочерей ангел. — Нам надо на ту гору… вон туда, видите?

Из-за спины доносились оглушительные раскаты грома. Вернее, сперва слышался тонкий свист, резко раздувавшийся, пока не сменялся чудовищным ревом и не лопался с невообразимым грохотом, от которого землю всякий раз встряхивало под ногами.

День был нестерпимо знойный. Зной вытекал, как белый гной — из раны. Спасительная гора высилась неприступным утесом. Пот струился по лбу Лота, в глазах помутилось.

— Я не могу, мне не дойти туда… — и зашептал в каком-то уже полубреду: — Нет, Владыка… вот раб Твой обрел благоволение перед очами Твоими… и велика милость Твоя, которую Ты сделал со мною, что спас жизнь мою… Но я не могу спасаться на гору, чтоб не застигла меня беда и не умереть… Вот, ближе бежать в сей город, он же мал… Побегу я туда — он же мал… И сохранится жизнь моя…

Апокалипсису к лицу яркий дневной свет, апокалипсис должен сверкать медью на солнце, и мир будней будет растворяться в белом мареве — ночью же все будет только догорать (в том случае, конечно, если у противника нет зениток, иначе операцию «Гоморра» целесообразней проводить в ночное время).

Один из мужей, бывших с ними, быстро заговорил, ладонью прикрыв рот:

— Я ангел, я ангел, докладываю обстановку, прием… Вас понял, прием… Oh! — Он окликнул своего напарника. — Say to him: «I grant you this favour too, and will not overthrow the town you speak of. Hurry, flee to that one». — Он говорил явно по-ангельски, Лот же по-англицки не понимал.

В то утро Авраам рано поднялся, вышел из своего шатра. Затем постоял и пошел к тому месту, где накануне говорил с Богом — кинул взгляд в сторону Содома и Гоморры, а там дым клубами поднимается к небу, как из печи.

После того как Бог — цитата — «выслал Лота из среды истребления», последний какое-то время провел в городке Сигор, может быть, день, может быть, неделю — но недолго: он боялся там жить и схоронился с дочерьми в одной из бесчисленных горных пещер — «стал жить в горе». Кто только не селился на протяжении веков в этих пещерах, достаточно произнести лишь слово «Кумран».

Жизнь двух юных содомитянок и их отца, надо думать, протекала безрадостно. Все в прошлом: на широкую ногу поставленный дом, гости, слуги, шум, сплетни, игры, интрижки… И как бы в центре всей этой веселой кутерьмы — Лот, царь стад, их отец. Чем тешились наши девицы в промежутках между заботами о пропитании для себя и отца, с какими мыслями засыпали? Если с отрадными — а улыбаются во сне даже цепью прикованные к стене узники — то это могли быть только вольные фантазии на тему «дома нашего батюшки, где и сливочки-то не едятся». Помогало вино. Подвыпившим «лучше откровенничалось» — легче было себя утешать в горестях одиночества, открыто беря пример друг с дружки: что одна делает, то и другая.

— Сестра…

— Что, сестра?

— Неужели так будет всегда, сестра, и мы не познаем священных радостей брака?

— Ах, сестра…

— И никогда мужская рука не будет ласкать эту грудь?

— Или эту — ротик младенца сосать?

— Сестра, посмотри, как высока она у меня…

— А у меня как, сестра…

— Дай мне еще вина… ты представляешь, вдруг входит сюда воин, его войско разбито, он один спасся бегством… ну, что ж ты смежила ноги… Я так и вижу: чернеет его силуэт у входа в пещеру. Он еще в нерешительности, входить или не входить, здесь темно, здесь страшно…

— Сестра!..

— Но я зову его: смелей иди внутрь, не бойся, будь по-мужски тверд…

— Да, сестра, и вот он приблизился…

— Да-да, он приблизился! Вспомни запах отца, это пахнет мужчиной.

— Сестра!.. Сес-три-ца… Подай сюда мех, сестра, в горле пересохло. (Выпив.) Спасибо. Ты знаешь, у него было лицо отца. Когда-то в детстве, помню, я говорила, что выйду замуж только за своего папу.

— И я. Какие мы были глупые!

— А помнишь ту толпу? Он думал, что они вожделеют нас. «У меня есть две дочери, еще не познавшие мужа», — сказал он им.

— Ну да, человеку свойственно о других судить по себе.

— Ты думаешь, на их месте батюшка бы нас предпочел?

— Тем двоим-то? Двух мнений быть не может… тсс… он возвращается.

Лот иногда выходил побродить. Каменистая почва, тусклый предвечерний воздух, испокон веков чреватый фата-морганой, а вдали холмы, сколько хватало глаз — холмы, холмы, холмы, поросшие редким кустарником, как будто покрывало в узелках наброшено на какое-то лежащее, неведомое тебе существо. Кажется, что иной холм далеко-далеко, на горизонте, но тут замечаешь на его гребне одинокую фигуру, человека или зверя, и изумляешься ее величине, а то и величавости — точно на сцене.

Поев, Лот снова вышел из пещеры, чтобы справить нужду, а вернувшись, улегся в своем закуте, откуда вскоре раздался его громкий храп. Он спал часто и подолгу, его сон не окрыляли сновидения.

Считается, что этот разговор завела старшая: