Суббота навсегда

И сразу видишь заснятую на «Technicolor» — со следами пятидесятилетнего проката — декорацию портового турецкого города, условно говоря, осьмнадцатого века. Звучит невольничья музыка: мерные удары литавр и т. д. Обнаженные спины, купеческие халаты, чалмы, фески; там что-то грузят; а там мельканье плетки: гонят невольников — мужчин в цепях, женщин с детьми. И большими красными буквами: «Тетуан».

Смена кадра.

— Ты слышал, Абу-Шакран, какого мальчика привез себе алжирский бей из Бухарешти? С золотой ягодицей, сынок.

 сидит, поджав под себя ноги, сосет кальян. Вечный содомит, отбросы, живет с толпы. Завтра невольничий рынок, для него раздолье.

— Неправда твоя, Мансур. Бухарский эмир подарил его своему зятю Аслану, только у него не золотая ягодица, а золотое яичко. Это у алжирского бея есть златозада. Алжирскому бею она обошлась в десять тысяч пиастров и двести верблюдов в придачу.

— А вот и неправда твоя, златозада есть в Пенджабе. За нее пенджабский шах Масуд отдал бутылку с джинном.

— Неправда твоя, бутылка была пустой.

— Тсс! Джинн в бутылке в обмен на золотую ж… — это я называю баш на баш, сынок. Видишь того каплуна из Бакы? Если он посмотрит на меня и закричит: «Мухаммад свидетель! Вот человек — пускай вернет мне то, что отрезал у меня прошлой ночью», — разве я не отвечу: «Во имя Аллаха, подайте мне штопор»?[43]

— Неправда твоя, Абу-Шакран, потому что бакунец этот на тебя даже не посмотрит. А чтоб и ты не очень на него заглядывался, его сопровождают два дюжих ливийца… Вот идет Али, он подтвердит.

— Салям алейкум да ниспошлет всемогущий Аллах.

— И тебе да ниспошлет Он салям, Али. Скажи, сынок, видишь того азербайджанца…

— Твоя неправда, Мансур, какой же он азербайджанец! Только что его охраняет дюжина лезгин, а сам он евнух Селим-паши, правителя Измира.

— Неправда твоя! Селим-паша правит Басрой, у него горы золота. Юсуф, главный страж его гарема…

— Лживые твои уста, в Басре начальника над евнухами зовут Осмин. Этот Осмин встречается здесь с корсаром из корсаров Нэмо́…

— Неправда твоя! Неправда твоя! Пусть милосердный Аллах оторвет мне все, что еще не оторвано (Мансур и Али: «Уши!»), если это никакой не Немо, а Видриера, лиценциат словоблудия и апостол оскопления. Проклятого не забуду вовек. Он выдал меня неверным жучкам, одной белой, другой черной, и те рвали мою теплую плоть.

Собеседники  перемигнулись.

— Почему же он сделал это, противный? Не иначе, как у нашей жучки по-прежнему жучки́…

Хриплый придушенный смех. Кальян опрокинулся и пролился, когда, в шутку борясь, один завалил другого, другой третьего…

— Тю-тю-тю-тю… И по-прежнему ползут они на теплую плоть.

* * *

Это правда, Осмин всякий раз спешил в Тетуан, прознав, что там капитан Немо. Осмин — пухлый, белоглазый, отвратительный, как руки ненужного ему брадобрея. Но, что часто случается, в глубине этого тучного безволосого тела билось честолюбивое сердце. Девятый ребенок драча из албанских Драчей,[44] он был продан мамелюкам, когда его батюшка однажды по пьяному делу применил навыки своего ремесла не по назначению. Размер виры превышал годовой доход семьи, которой пришлось расстаться с самым маленьким ее членом: с еще маленьким — расставаться не так жалко. Того же мнения были в Египте.[45]

Уже с ранних лет у прошедших успешно через это испытание вырабатывалась профессионально-кастовая психология. Смысл жизни состоял в том, чтобы сделаться первоклассным евнухом, сделаться великим евнухом, может быть, величайшим на свете, таким как Шаазгаз. Росшие в своих дортуарах кастрированные дети знали: в будущем их веденью подлежит начало всех начал в государстве. От века они на посту номер один, где хранятся драгоценные сосуды для царского семени — добываемого в обмен на сакральнейшую ласку, наставлениям о которой они не вполне чужды. Жрецы чужого сладострастия! В своей легендарной свирепости они подобны филологам, которые тоже все знают и ничего не могут.

Осмин искал то, чего найти до сих пор никому не удавалось, — златозаду. Сыщи он ее, и гарем Селим-паши превзошел бы гарем самого Сулеймана. О златозаде Осмин слыхал еще в детстве: как купец привел с базара невольницу, ночью входит к ней, а у нее оба полушария из чистого золота. Что такие вещи бывают, слышал он и поздней. Златозадой якобы была Айюна, Седьмая Звезда Чингизхана. Куши (евнух при прежнем паше, свергнутом Селимом) открыл ему перед казнью, что в Нубии, откуда он родом, жила девушка с золотым тазом — черная златозада. Она была дочерью небогатого человека, и, чтобы поправить свои дела, тот продал ее султану. Но вскоре султана убили, а его племянник, возглавивший заговор, любил только голубоглазых — блондинок или рыжих. Имелись и другие свидетельства в пользу существования златозад.