Суббота навсегда

Как у нашей Инночки
Желтые ботиночки,
Между ног
Пирожок
На две половиночки.

Вандея откликнулась немедленно. Трехголовая гидра контрреволюции, только и ищущая как бы постоять за себя — не скандалами, так капризами, отвечала ядовитым плевком: чтоб они делили сцену с какими-то ромбами да обсыпанными мукой помпонами?! Казарменная дева («Да-да, вы, вы…») уже собралась торговать здесь своими прелестями. Аты-баты, шли солдаты.

— А ну, повтори! — закричала Коломбина любителю хрящиков (Джузеппе Скампья), который из пресвятой сицилийской троицы стоял к ней ближе всех.

— Пусть повторит, и тогда будет иметь дело со мной, — сказал боцман, делая шаг вперед, но, поскольку девиз Страстных «все за одного, один за всех», — то и два шага назад.

— Наших бьют! — заорала буфетчица, перед лицом общего врага позабыв, кто при всем честном народе сделал ей подсечку в столовой.

Сама же дона Инеса словно мысленно перенеслась с Наксоса в Авлиду:

— Не нужно ни бранных кличей, ни распрей. Я ухожу добровольно. Вы, — жест в направлении Вараввы, — этого хотели? Вы этого добились. Театр, мне жаль тебя, ты умер раньше меня. Теперь на твоих подмостках будут сверкать коленками те, кто раньше делал это в других местах. Вашу руку, дон Паскуале. Дон Бараббас, без меня вас спасет только чудо.

— Инеса! Вы не можете…

— Только чудо, мосье. Идемте, наш милый доктор.

(Уходят — за кулису, из кадра — в небытие, куда уходят по ремарке уходят. Что́ там — не в рассуждении жизни (буфет, курилка), а в рассуждении пьесы? Иллюзия чего?)

Только зашла она за ближайший валун, которым, благодаря искусству художника-декоратора, стал простой лист фанеры, как спор разгорелся с новой силой. Так после единоборства вождей яростней становится сражение. Спорили: можно или нельзя все же было соединить оперу seria с оперой buffa в одном представлении? То, что с уходом из театра Инесы Галанте этот спор велся в сослагательном наклонении, лишь подливало масла в огонь. В спорах, которые ведутся в сослагательном наклонении, заведомо правы все. Это как битва, в которой обоюдный разгром противника предопределен неминуемой победою каждой из сторон. «Если бы да кабы, то во рту росли б бобы», — с пеною у рта настаивают одни, а другие в ярости кричат: «Нет, грибы!»

— Нет, бобы!

— Нет, грибы!

— Во-первых, о балете ничего не говорилось — вообще.

— Это и не говорится. Это само собой подразумевается, когда имеют дело с профи.

— Ничего подобного. Существуют договора́, где все по пунктам. Так делается во всем мире.

— Да брось, при чем тут это. Это спланированная акция против opera seria. Часть широкомасштабной кампании.

— Ты еще скажи «всемирный заговор».

— И скажу. Нам говорят: пожалуйста, мы не против «Ифигении» или там «Ариадны», но уж и вы будьте любезны, уплотнитесь, дайте место нашему «Буратино».

— Ну да. А чего?

— «А чего…» Холодранци усих краёв в одну кучу хоп — да?

— Да уж лучше так, чем ваша тоска зеленая.

— Да, Коля, перестаньте, не видите с кем разговариваете? (Сказавшему «тоска зеленая».) Стыдно.

— Во-во. А представление срывать, все псу под хвост, не стыдно?

— Если б ваша клоунша себя повела иначе, глядишь, ничего бы и не было.

— Если бы да кабы, то во рту росли б бобы.

— Нет, грибы!

— Нет бобы!

Неожиданно мы снова перед вопросом:[36] ведет ли «где-то» свое существование гр. Безухов, гениальный создатель образа Л. Н. Толстого? Параллельная реальность, разом осуществленные «налево пойдешь…», «направо пойдешь…», «прямо пойдешь…» — что это, фикция? Всевышний блефует? («Quos ego!», «Ужо вам будет!») Условное наклонение существует только в грамматике — как выражение наших надежд? (А не в форме ответа на проклятые вопросы, коих — ответов — в грамматике тоже заключено превеликое множество.) В жизни воля обусловлена проложенным заранее маршрутом — свободною же только притворяется? Как и будущее притворяется безграничным космосом ходов? (Притворство лабиринта, у которого всего лишь одно входное и одно выходное отверстие.) Скажем со всей определенностью: мы — рабы. И да будет нам утешением наше мужество. В граните будущего пробит один-единственный ход. И так же прошлому мы не должны пенять: «Ах, если б…» Нос Клеопатры не мог быть ни длинней, ни короче. Плач по неосуществленным возможностям — не что иное, как искушение многобожием, и, уж если на то пошло, античный рок свидетельствует изначальное обручение эллинов с грядущим христианством — и далее… (именно так, а вовсе не в плену, мол, у языческой безысходности). Повторы, раздробленность, замкнутость на себя осколков (явлений) суть свойства нашего зрения и только. Ибо лежащее в основе всего сущего НИЧЕГО вне числа, вне цикла, вне дроби. Инопланетяне? Откуда им взяться, когда Земля — это Израиль среди других небесных тел? И она наступает на космос, подобно тому, как делает это Израиль — на Земле. Святая аксиома: уникальность Земли, уникальность Израиля, уникальность Торы, уникальность Синая.

Уникальность личности в мире.

* * *

— Эй, глядите! Да глядите же!