Суббота навсегда

Когда черная карета с золотой хустисией несется по булыжной мостовой Толедо и кто-то, вися на подножке, в свою дудку дудит протяжно, люди сразу понимают: случилось что-то посерьезней, чем пропажа котяры.^[11] Либо убит дворянин, либо ведьму замуж выдают и добрые люди известили об этом кого следует. Ну, и потом смотря какой котяра, котяра с сотней дукатов когда убегает — альгуасил тут как тут, по закону сохранения материи. При этом учтем, что рядовой корчете, завидя экипаж своего начальника, уже бежит следом за ним, позабыв обо всем на свете (как это было с отцом). Так что по дороге хустисия обрастал множеством людей. К месту происшествия он неизменно прибывал в сопровождении целого отряда приставов, не говоря уж о толпе зевак. Однако мы видели, чем обернулось для Алонсо вмешательство дона Педро, который желал ему добра, как говорится.

— Рррр-раздави меня малага! — взревел альгуасил, словно шпага Эдмондо, нанизав на себя Алонсо, вонзилась и в него. Он склонился над поверженным кабальеро, чей противник поспешил спрыгнуть со второго этажа. В прыжке он сломал себе то, что никак не могло помешать ему скрыться: шпагу. Отвергнутый сын, оскандалившийся любовник, преданный друг (от слова «предательство», а не «преданность»), дворянин без шпаги — да еще лишившийся передних зубов, Эдмондо пустился наутек с проворством, которого ему так не доставало во время боя. Не преследуемый никем, он скрылся — чтоб не сказать «в неизвестном направлении», выразимся определеннее: в неизвестном месте.

— Дон Алонсо… дон Алонсо… — взывал альгуасил к чуду.

— Это вы, матушка? — отвечал тот, ибо чудо совершилось: острие рапиры натолкнулось на ладанку из гладкого золота и, пройдя вдоль ребра, вышло наружу на расстоянии двух пальцев. Выходило, что Алонсо лишился чувств более от… избытка оных — выразимся так, чтобы не ставить под сомнение его мужество — нежели от полученной раны. Очнувшись, он несколько времени не мог опомниться и не понимал, что с ним сделалось. Первая мысль была: он на небесах, дона Мария Антония встречает его.

Альгуасил ахнул, радость изобразилась на его лице.

— Опомнился! Опомнился! — повторял он. — Слава тебе, Владыко! Ну, мамочка, напугал ты меня! Легко ли…

— Где я? Кто здесь? — проговорил Алонсо с усилием, хотя уже вспомнил свой поединок и догадался, что был ранен.

Вместо ответа хустисия поднес к глазам раненого обрывок загадочного текста — он же фантик от ознании.

— Вы узнаете это? Не отпирайтесь. Я прямо от великого толедана. Его светлость поручил мне узнать у вас: где вы купили хомнташ? У кого? Дон Алонсо…

— Я купил ее… — но тут он опять потерял сознание.

— И умерла бабка, — сказал дон Педро. Своим наметанным глазом он легко определил, что рана — пустяк, хотя рубашка вся намокла от крови. — Будет жить, — продолжал он, поручая Алонсо милосердию дам. — Долго кавалеры дрались?

— Мы ничего не знаем, хустисия…

— Сабли летали по воздуху…

— Ее чуть не убило…

— Будет вам трещать-то… Погодите, а это что? — хустисия наклонился и подобрал что-то с пола. Затем бесцеремонно приподнял Алонсо верхнюю губу, словно торговал лошадь. — Гм… — у Алонсо все зубы были на месте. — Он что, тому по мордасам так знатно втюрил? Три зуба — не хило.

Розитка и Бланка молчали, не понимая, к их ли это выгоде, что «по мордасам», или наоборот.

Хустисия досадливо зажмурился, сдавив наморщенную переносицу.

— Пристав Эстебанико!

— Слушаюсь.

— Видите эти три зуба? Их надо вернуть законному владельцу.

— Слушаюсь.

— Коррехидор вам будет признателен, потому что это зубы его сына. Найдите ему сына… — в раздумье, — как-нибудь… Занятно, что этот платок здесь делает? Девчата…

Бланка, решительно:

— Это не наш.

И Розитка:

— Пресвятой Девой Полночной клянусь, не мой и не ее.

— Это хуаниткин.

— Они что же, с платком фехтовали? Эстебанико! Фернандо, где Эстебанико? Я же ему сказал, что успеется. Нет, вы только послушайте: сперва выбить противнику зубы, а после устроить поединок с платочком. Ты прав, Галилеянин! Я недооценивал север. А все равно струхнул — как вообразил себя любовником смерти. Ну, чего стоите? Вы его обмыли? Перевязали? Чей платочек, говоришь, хуаниткин? Богатая вещь. А где она сама? — Альгуасила что-то заинтересовало. — Ладно, потом потолкуем, займитесь им — поняли?

Дон Педро стал пристально разглядывать края платка, после чего покачал головой.

— А знаешь, Эстебанико… э, Фернандо, — и Фернандо, и Эстебанико, и Хватай, и Хаиме Легкокрылый, и батюшка мой, дон Хулио — все перед доном Педро да Сильвой трепетали, все его проклинали, но при этом души в нем не чаяли, а потребовалось бы — жизнь за него отдали бы. — Нет, скажу я тебе, не получал он в зубы. Вот его след, а вот — нашего северянина. Просто с такими зубами… мм… Маша ела кашу. Веселая ж, однако, была дуэль. Чай, в себя пришел?

Розитка и Бланка смотрелись как два заправских цирюльника: с тазиком, примочками, полотенцем. Алонсо вскрикнул, когда они, то ли по неосторожности, то ли вынужденно причинили ему боль. Хустисия обратился к нему: