Суббота навсегда

Не собираясь сдаваться, Эдмондо схватил со стула свою шпагу и воздел ее рукоятью вверх: тоже крест. Левая рука потянулась к гульфику. При долгом противостоянии преимущество было на его стороне: как если б к рапире прибавлялся припрятанный за голенищем кинжал. Это напоминало поединок двух волшебников. Ни тот ни другой не дрогнет, ни тот ни другой не шевельнется, застыли друг против друга, каждый со своей волшебной палочкой.

Правда Констанции была очевидна. Как и право, обороняясь от козней сатанинских, хвататься за крест. С другой стороны, наводить порчу на мужчину отнюдь не прерогатива креста и молитвы — в Испании вам это скажет каждый. И сочтет, сколько ведьм, промышлявших вот этим, сожжено за последний год в одном только Толедо.

Посему Эдмондо, в его представлении, действовал во славу Богородицы: разве Сладчайшая не была оскорблена уже одним тем, что противятся осуществлению возносимых к Ней молитв — Ее, Царицу Небесную хотят представить бессильною и низложенною, точно по Лютерову наущению. И выходило, что это ради торжества Всеблагой он мысленным взором приподнимал покровы над сокровеннейшими прелестями Констанции — но только приподнимал: коленка не оставалась совсем без чулочка, грудь — округлостью и крепостью поспорившая бы с сарацинским шлемом — лишь слегка выбилась из-под корсажа, над золотистою опушкой непременно заносился край оборочки с каймою. И одновременно с этим, и тоже к радости Приснодевы, его рука точила затупившийся кинжал; но коль скоро точила не таясь, в виду сердечка, которому он предназначался, Эдмондо вдруг ощутил… до чего благостна исповедь, и сладостна, а тайное делать явным во исполнение обетованного и сказанного нам есть сугубое благо, острейшее блаженство.

Но что же Констанция? Видя, как, вопреки святому кресту, к дьяволу возвращается схлынувшая было сила, она повела дело так, чтобы враг рода человеческого сам же и угодил в ту яму, которую рыл другим. Непорочная отлично разбиралась в людских пороках (Сладчайшая…), коль надоумила Констанцию и многих-многих других, и среди них мисс Герти Макдауэлл, которую взгляд непременно различит в этой куче голых девственниц, сгрудившихся у тесных врат и твердо знавших одно: если мужчина когда-нибудь посмеет коснуться женщины иначе нежели с добротой и лаской, он достоин звания самого низкого негодяя, — так вот, надоумила, одним словом, и Констанцию, и мисс Герти, и мисс Пигги, и Имя Им Легион исподволь под дирижерскую палочку беса начать раскачиваться, прямо вместе с крестом, в такт чьим-то настырным потугам, все энергичней, запрокидывая голову и откидываясь всем телом, как на качелях… как на них… с сиамскими близнецами подтянутых кверху колен и оттянутых книзу носков. И с мыслью: как хорошо, она смазывает ноги аж выше колен (ибо так высоко подлетал крест, что можно было разглядеть аж досюдова), Эдмондо — пффф… — кончил свою исповедь.

Ты, Констансика, чурка младая,

Ножкой дивной взмахни еще раз,

Так высоко, чтоб все увидал я

И от счастия впал бы в экстаз… —

пелось ночью под этим окном.

Так свечка, поставленная Эдмондо в Часовне Богоматери, превратилась в римскую свечу Леопольда Блюма — Мария Масличная оказалась посильней Св. Марии Часовни.

Схватив башмачки и верхнюю юбку, которую повесила на руку, Констанция со смехом убежала в одних только «красных лапках». Эдмондо стоит, как на театре — со своим жалким жребием, сейчас дадут занавес.

Алонсо еще не доел взятые в буфете биточки с макаронами, когда согбенной тенью мимо него пробрел Эдмондо. От Алонсо не требовалось большой проницательности, чтобы понять: не проколол. Тем не менее он окликнул друга:

— Ну что, прокол?

— А ну тебя к…

И, перекинув полу плаща через плечо, Эдмондо удалился. Алонсо задумался.

Можно ли задушить стеклянного человека?

«That was a beautiful creature, — said the old man at last, raising his head, and looking steadily and firmly at Quentin, when he put the question. — A lovely girl to be the servant of an auberge? — she might grace the board of an honest burgess; but ’tis a vile education, a base origin».

Старинная английская пьеса

Новость, что Видриера найден мертвым невдалеке от постоялого двора Севильянца, была подобна искре, Толедо же был подобен рождественской гирлянде, на которую она упала. Мигом известие об этом распространилось по всему городу.

Отец, двенадцать часов кряду преследовавший с товарищами одного скупщика краденого, возвращался домой, когда дозорный их отряда сделал знак остановиться.

— Что это?!

Лежавший на земле человек не подавал никаких признаков жизни.

— Э-э, да это лиценциат Видриера, — сказал отец. — Кому суждено быть задушенным, тот не разобьется.

Горло Видриеры, который пуще всего на свете боялся кончить свои дни грудой осколков, стягивала веревка. По всему судя, он принял смерть в великих страданиях.