Суббота навсегда

— Отлично, хозяин. Главное — что есть вопросы. Ответ — это лишь дело вопросов. Начнем с паши. Средь бела дня перед Алмазным дворцом прохаживается человек в европейском платье, при шпаге, весьма из себя пригожий. Его немедленно хватают, обвиняют в шпионаже в пользу Израиля, кладут в гроб, обтягивают гроб американским флагом и хоронят на Арлингтонском кладбище. Возможно, я упустил из виду какие-то подробности, но практически это не меняет ничего. Это была первая забота. Вторая забота — капитан. Здесь наоборот: европейское платье, шпага и воинственно закрученный ус служат наилучшей рекомендацией. При виде вашей милости редкий моряк мысленно не отпразднует прибыток. Поэтому есть надежда, что все устроится и без задатка. С вашего позволения я перефразирую применительно к нашим обстоятельствам замечание одного наблюдателя: араб не боится, что европеец его надует, у него свои страхи, арабские — что ему предпочтут другого араба. Как знать, может, вашей милости и удастся нанять судно под залог своих прекрасных европейских глаз. Возвращаемся к паше, чье благосклонное внимание требуется на себя обратить. Кажется, я знаю, как это сделать. Мелки. Рассветная мгла, в которой читать нельзя, а рисовать — пожалуйста. Цветными мелками на площади перед дворцом. И по мере того, как светает, взорам этих самых… басурманских гвардейцев — ну…

— Янычар…

— Вот-вот, взорам этих янычар в красных шляпках, прости их Господи, предстает басорский паша Селим — in gloriola, при всех регалиях, в бороде виден каждый волосок. Ну, чистый Гольдштейн.

— Гольбейн. Я его не люблю.

— Кто ж их любит. Ну, как план?

— Прост, как все гениальное.

— Моя Блодиночка опишет пашу во всех подробностях.

— Максимум, это доставит удовольствие ей самой. Портрет, представленный себе по описанию, заведомо лишен сходства с оригиналом.

— Гм… «Он был лет тридцати с фигурой дамы, принадлежавшей кисти Иорданса, и головой Черкасова младого…»

— После чего ты видишь Рубенсова Вакха с физиономией Александра Невского. А на кого похож этот Александр Невский? «На диктора немецкого телевидения Петера Фасса», — скажет один. «Пожалуй, — согласится другой, — чем-то. Но прежде всего это вылитая кариатида в подъезде дома номер шесть по Кузнечному переулку».

(А у сказанной кариатиды с Петером Фассом, диктором немецкого телевидения, ровным счетом нет ничего общего, «двойники близнецов между собой отнюдь не близнецы». И еще: любое подмеченное сходство прежде всего говорит о подметившем его и только потом уже о явлениях, на которые оно распространяется. Мы предлагаем читателю в порядке самопознания хорошенько вглядеться в рокуэллкентовского «Ахава». Некто Минченков вспоминает, как за спиной передвижника Тютькина, работавшего на пленэре, долго стояла баба. «Ну что, нравится?» — спросил Тютькин у бабы. «Красиво, барин. Это, чай, Богородица будет?» В этом месте книги нам также повстречался автор романа «Отчаяние», отличного по силе и ловкости зеркального письма. Интересно бы знать, прочел ли он уже?.. Молодой сноб посмотрел на нас, но не произнес ничего. Под пиджаком у него был спортивный свэтер с оранжево-черной каймой по вырезу, убыль волос по бокам лба преувеличивала его размеры, крупный нос был, что называется, с костью, неприятно блестели серовато-желтые зубы из-под слегка приподнятой губы, глаза смотрели умно и равнодушно, — кажется, он учился в Оксфорде и гордился своим псевдобританским пошибом. Он уже был автором двух романов, отличных по силе и ловкости зеркального письма… это, вроде бы, уже говорилось.)

— Тот, кого я нарисую, будет Селим-пашой, потому что каждый увидит в нем Селим-пашу. До сих пор его изображений не существовало. Значит, довольно нарисовать бородатого мавра, верхом, в лучах восходящего солнца — и счастье узнавания обеспечено по минимальной цене. Так фигурка с титьками, нацарапанная на скале, показалась бы Адаму изображением Евы.

— Тогда дело за мелками, — сказал Педрильо.

— Тогда дело за мелками, — повторил Бельмонте. — Стоп! Я знаю, где их взять. На рынке наискосок от моей лавки был магазин «Графос».

— Наискосок от вашей лавки? Что вы такое говорите, хозяин?

— Это была всего лишь щель — узенькая щелка, куда, как жетон, кидаешь жизнь. Меньшее может вмещать в себя большее при условии, что речь о добром и злом. То есть Добро и Зло вне пропорций: джинн умещается в бутылке, а брильянт, за который рубились головы, закатывается между половицами в рыбачьей хижине. Поверь, без благодати творчества жизнь проживаешь в мгновение ока.

— Раз так, то нам с вашей милостью угрожает пытка вечностью.

— Лишь покуда топор в руках палача описывает траекторию.

— Вы, сударь, недооцениваете квалификацию местных судей, если полагаете, что в случае неуспеха нас ожидает столь неквалифицированная казнь. В странах благодатного полумесяца искусство палача стоит вровень с искусством повара. Например, нас могут…

— Педрильо, ты славный малый. Не хочешь свою гениальную фантазию направить по другому руслу: как мне увидеть Констанцию?