Суббота навсегда

И португальцы варварством своим

На всю Европу славятся к тому же.

Дончик Хуанчик

В отличие от нас. Коррехидор,

Конечно, не дон Педро, это верно,

Но сватов в усыпальницу Ла Гранха

Пошлет, была б цехинов лишних сотня.

И вот, глядишь, услужливый министр

(Чтоб больше тавтологий нам не знать!)

Подстережет монарха благодушье —

Рескрипт готов: король дает добро.

А там недолго к аналою гроб

С невестою доставить, перепутав

Венчанье с панихидой… И привет.

Кто был никем, тот станет всем. Горняшка

Отныне наречется де Кеведо.

Дона Мария

В глазах темнеет. Я тебе не верю.

Ты жаден, Хуанито, до моих…

Дончик Хуанчик

Судить о кастильянцах по себе —

Ошибка всех кордованцев.

Дона Мария

                                       Не смей!

Я не позволю, слышишь? За рубли

Кордованцы еще не продавались.

Дончик Хуанчик

Спокойно. Передумала — скажи,

А подозрительностию притворной

Маскировать естественное право

Любой дрожащей твари на надежду

Здесь незачем. Действительно, а вдруг…

Но только не порочьте, ваша светлость,

Ни Хуанито, ни страну его.

(Делает вид, что уходит?)

Дона Мария

Хуанчик!.. Не хами. Не забывай:

Тебе, в отличье от меня, терять

Есть что. Во всех к тому же отношеньях.

Тебя хоть и не вижу — здесь темно,

Уверена, что побледнел ты… Значит,

Наш уговор я в силе сохраняю:

Ты превращаешь зеркальце в кинжал,

Сверкающий, как жадные глаза

При виде драгоценностей. За это

Они — твои, сокровища мои!

(Падает на кровать и натягивает на голову подушку. Дончик Хуанчик поспешно уходит?)

— И повторяю: молиться, молиться и молиться, — и дверь за ним поспешно затворилась.

Дельта II

Его светлость был удовлетворен от аза до ижицы, от темени до подошвы. Не оставалось ни щелочки, ни зазора — все сплошь было счастьем; той невозможностью желать большего, что чревата инфарктом: сердце-паровик привыкло без передыху бежать к вершине рельсового треугольничка, а тут извольте: приехали, туш. Долго пребывать в таком состоянии душа деятельного человека не может. Ему подавай заботу, тревогу. И дон Хуан смутно уже испытывал таковую. Она родилась, как мир — неведомо из чего, но отсутствие родословной (разумных причин) отнюдь ее не уменьшало. Поэтому альгуасил, которого его светлость принимал в саду, увидал перед собою человека счастливого, но далеко не безмятежного.

— Я знал, крацины заживут быстро, — сказал альгуасил, этим он сделал приятное «на троих», словно дон Хуан, Алонсо и Констанция сообща обладали прелестным, хотя немного расцарапанным личиком (впрочем, выражаясь фигурально, так оно и было; разве только оскорбительным образом дон Педро зачислил в «царапины» и почетное ранение Алонсо). — Простите, что я нарушил ваш покой, — и снова не имелся в виду никто конкретно — ни небесное созданье, ни Сирота С Севера, ни его светлость. Выходит, и покоем они пользовались одним на всех троих — как грайи своим глазом. — Тяжек крест хустисии, — продолжал он, потрясая своей увенчанной крестиком хустисией, — бодрствуешь, понимаешь, во славу святого Мартина-милиционера, даже слывешь причиной мелких неудобств, а что оберегаешь от крупных — это не всегда встречает понимание…

— У нас — встречает, — возразил коррехидор, вставая со скамьи, где восседал между Эротом и Танатом. (Жалкий жребий сынов Адама. «Порок и смерть язвят единым жалом», — напишет «друг» одного такого Адамовича, Ходасевич). — Вы, хустисия, хотите рассказать мне…

— Да.

— Пройдемтесь по аллеям этого сада, душа взыграла. Расскажите, что же на сей раз знаете вы такого, чего не знаю я, — сказал великий толедан, убедившись, что ни Констанция, ни Алонсо их не слышат.

— Ваша светлость изволит шутить.

— Нимало. Я обязан вам, хустисия, мильоном драгоценнейших сведений, из которых сложилась мозаика моего счастья, и еще осталось… и, признаться, это меня смущает: чем обернется остаток? Уповаю на милость небес. Не ко мне, к моей дочери. Пресвятая Дева уже раз защитила ее…

— О да… укрепила засов на двери.

— Погодите, вы не знаете всего.

— Ах, в самом деле? — с живейшим интересом воскликнул дон Педро, он словно весь сделался — дон Слух.

— Да будет вам известно, сеньор хустисия, что накануне, в час сиесты, когда вся Испании благочестиво почивает, кто на лаврах, кто на терниях — но, в общем, дрыхнет, Эдмондо проник в келью этой святой… Но правду говорят: расточительность природы мнима — издержавшись на нас, она экономит на наших детях. А не то б я заподозрил Марию-дону невесть в чем — в вещах, на которые она и по природе-то своей неспособна. Вы понимаете меня, мой милый? Я бы подумал еще, чего доброго, что украшен тем, чем обыкновенно украшал других сам. Тот славный турнир, что принес мне в награду мою Констанцию, пацан продул всухую. Под ее святым взглядом он излил семя не в сосуд.

— Э, так дон Эдмондо все же побывал у доны Констанции?

— То-то и оно, что побывал. Да кабы со мной такое… Нет, решительно отказываюсь себе представить.