Стужа

Поселили Геста в постройке, где у Ингольва жили верные люди, звали их работниками и управителями, а не то и гостями, но они больше походили на военную дружину, не расставались с оружием, несли охранную службу, охотились в лесах, ловили в озере рыбу и только в страду трудились наравне с трэлями, как обыкновенные работники, и каждое лето Ингольв отсылал третью их часть в военный поход.

В первый же вечер Геста отвели в пиршественный зал и указали место подле Ингольва, сделал это угрюмый, непомерно толстый хьяльтландец,[85] который явно недоумевал, за что маломерку такая честь.

— Ты кто? — спросил он, однако, не дожидаясь ответа, повернулся к Гесту спиной.

Все ели, пили вино и пиво, а Ингольв, сидя на почетном месте, с выражением ребяческой гордости на широком лице обозревал собравшихся. Временами он обращался к Гесту, выслушивал его ответ, затем, то ли потеряв нить разговора, то ли интерес, опять погружался в собственные мысли, а немного погодя снова начинал разговор. С оттенком смиренной горечи он поведал, что старший его сын служит у свейского конунга Олава, второй же по старшинству — в дружине датского конунга Свейна, ему пришлось пойти на это по тактическим соображениям, после Свольда, уступить сильнейшему, чуть ли не пожертвовать сыном, покупая мир. Правда, остальные сыновья ушли в викингские походы.

— Конунг Свейн умер, — заметил Гест.

— Верно, — кивнул Ингольв. — Но Эйвинд явно об этом не знает, потому что хочет остаться в Дании, у Кнута. — Он устало вздохнул. — А теперь, исландец, я желаю услышать, правда ли все то, что про тебя рассказывают.

Гест ответил, что знать не знает, что про него рассказывают, однако ж принялся излагать свою историю, хотя на сей раз обошел молчанием последние события с Онундом, тот факт, что подарил жизнь своему гонителю, а также некоторые подробности жизни у Кнута священника, но, поскольку уже слыхал о строительных планах Ингольва, сообщил, что возвел на мысу Нидарнес церковную стену и что ярл определенно проявляет к новой вере все большую благосклонность.

Ингольв спокойно слушал, потягивая вино, но, как только был упомянут ярл и убийство Транда Ревуна, насторожился и велел Гесту повторить это еще раз.

— Коли ты вправду тот самый человек, за какого я тебя принимаю, ты наверняка хочешь знать, как обстоит с этими детьми. Старшая девочка выйдет за Грани, который был здесь нынешним летом, так решила Ингибьёрг, и насколько я понимаю…

— Грани был здесь?

— Да, думал повидать тебя. А теперь, поди, рассказывает там, что ты умер или отвернулся от них. Он приехал с двумя людьми Ингибьёрг, а уехал с пятью моими. — Старик коротко хохотнул. — Они вернутся до наступления зимы.

— Чего же он хотел? — спросил Гест.

— Хотел сообщить, что Ингибьёрг родила сына. И назвала его в твою честь. А еще хотел предупредить тебя насчет одного исландца, которого ты, по слабости характера, не убил, он по-прежнему ищет тебя, а вероломных людей всюду хватает.

— И здесь тоже?

— И в Сандее тоже, — поправил Ингольв. — Поэтому я прогоню тебя, как только замечу, что ты ставишь под угрозу моих людей.

— Что ж, постараюсь сделаться незаменимым, — сказал Гест с наигранной беззаботностью.

Но старик, кажется, не разделял его мнения.

— Как я говорю, так и будет, — помолчав, сказал он.

Гест тоже помедлил, потом обронил:

— Такое никому не дано.

Снова повисло молчание, Ингольв размышлял.

— Смутные времена наступают, — задумчиво произнес он. — В народе говорят про нового конунга, который снова будет собирать страну и крестить ее. И произойдет это вскорости, ибо страна останется без защиты, коли ярл отправится на запад. Однако ж многие из здешних вождей по-прежнему держатся старой веры, а стало быть, начнутся распри, и при таких обстоятельствах я не могу впутываться еще и в твое дело.

Все это время Ингольв смотрел на застолье, но теперь взглянул прямо на Геста, словно подчеркивая значимость своей последней фразы.

— А сейчас, по-моему, пора выпить за Ингибьёрг, — сказал он с нежданной улыбкой и поднял кубок. — И за ее сына.

Гест, как наяву, видел перед собою этого сына, еще одного мальчонку, который носит его имя, и еще одну мать, которая считает его мертвым; вот такова смерть, думал он, глядя на старика поверх изукрашенного серебряного кубка.

Дочери Ингольва расхаживали по залу, подавали еду и напитки. Младшая, Аса, была молчалива и сурова, одета скромно и не слишком пеклась о своей внешности. А вот у старшей, Раннвейг, в ушах и на шее блестели золотые украшения, и платье ее, лазурно-голубое, с глубоким вырезом, по словам Ингольва, было привезено им из франкских земель в подарок ее матери, вообще-то по наследству оно досталось Асе, но та его не взяла, она ни на что не притязала, не в пример Раннвейг, которая хотела получить все, и платье перешло к ней. Именно Раннвейг встретила Геста на опушке, поэтому, когда она проходила мимо, он с улыбкой спросил, знает ли она теперь, что прячется в лесу.

— Нет, — ответила девушка.