Читаем Стужа полностью

В самую жилу водка. Окопчик вроде породнее, свой окопчик, можно бедовать — стерплю. Первый раз ее трое суток расслабился, а то весь как камень. А и в самом деле: поднимутся в атаку — встречу. Они, чай, тоже из мяса и костей. Что-нибудь да отшибу…

Говорю:

— Гудков не подведет, старшина. Лоб зря не подставит. А уж маленько обвыкну…

— Вот-вот, лоб он не железный. Еще не воевали, а уже шестнадцать похоронок на роту. Куда лезете, мать вашу?! Давай котелок, Гудков, воды оставлю… Не пить сырую, не спасут от поноса. — Отлил из фляги и поучает. — Ты белой рожей в бойницу не лезь. Грязью намажься, а то воевать некому будет.

Ростом старшина мне до подбородка. Я ведь дюжий, под метр девяносто.

Спрашиваю:

— Где войну встретил, старшина?

— У Юхнова. Слыхал про такой?

— В пехоте?

— Нет, с капитаном Старчаком.

— А кто он, капитан Старчак?

— Таких больше нет в нашей армии.

— Как так?

— Без него, Гудков, немцы свободно до Москвы, до самых до окраин, проперли бы без единого выстрела. Понял?

— Нет.

— На «нет» суда нет, Гудков. Больше не спрашивай, не скажу. Старчак в армии на особом положении… А лицо намажь, намажь…

Рукава ватника отжал, на пальцы смотрю. От сырости что ли: толстые, вроде опухли. Во рту — сухота, горечь. Потянулся за куревом — и запрет вспомнил. Выпустил магазин по валику, под основание. Бойницы ведь там — должны быть… У нас шестнадцать, а они, что ж заговоренные, ни одного?! Такой расклад не признаю.

С поля опять пованивает. Барсук прав: где руку угадаешь, где ногу. Вытаивают покойнички…

И очередь по валику. Я сразу вниз. A-а… не понравилось! Так я вам еще. Выпрямился — и к бойнице. И вдолбил магазин под валик, пусть тоже под себя пускают и хари поганые не поднимают.

Глаза закрыл, а в глазах поле… руки, плечи, головы… Ну и жизнь сочинили люди…

Стараюсь в поле не глядеть. Патроны в магазин насовал. Ямку подле бойницы выскреб: пусть вода отстаивается. Котелок уже высадил. До чего ж сладкая у старшины вода! Да еще не остыла…

Водочка отпускает. Азарт к нулю, и зябну опять, топчусь горбуном в ячейке. Прикидываю, как выдержать здесь срок. Дождичек все по плащ-палатке шарит. Над немецкой стороной парок. Интересно, а как у них с харчами? Может, они с голода бесятся?.. Прикидываю расстояние: кинутся в атаку, а я?. Стрелять? Свалю одного, двух… В гранаты запал вставлю. Ну, успею бросить. А дальше — резать друг друга, колоть…

Руки дрожат. Куда там стрелять. Сел на ящик. Самозарядку прислонил к стене. Голову зажал в ладони и сижу. Так и заснул…

Унков собрал нас к себе через одного. Он у нас командир отделения. Дали тряпичный зеленый треугольник на петлицу — вот и младший сержант. Объясняет:

— Ленькино довольствие в общем котле, на всех пойдет.

В ячейке у Женьки два термоса, на ящике — каравай ситного. По стене, на корточках: Пашков, Малыгин, Шляпников и я. Второй номер Шляпникова у «максима», на всякий случай.

Унков в пайку тесаком тычет:

— Кому?

Малыгин называет.

Мне, как всегда, самый маленький кусок. Обидно.

Похлебки по полкотелка на брата: жижица, в ней тонюсенькие два-три ломтика копченой колбасы, волокна развареной капусты. Котелок — один на двоих. Ложка — у каждого за обмоткой. Кружка — тоже на двоих. За счет убитых всем наказали обзавестись кружками и котелками. Я уже владею Ленькиной кружкой.

— Самозарядка у Васильева отказала, — говорит Унков. — Для СВТ шомпол у Путимцева, покуда один на всех. Завтра на всех раздадут. Винтовки наши из ремонта, разукомплектованы.

— Подшлемники выдали, а касок нет, — говорю я.

— Каски тоже подвезут, — говорит Унков.

Левка Шляпников, ровно моль, белобрысый. Глаза голубые, сам сухонький. Что это взбрело Седову его на пулемет? «Максим» — ведь не только стрелять, горбатить сколько! У Левки пилотка с подшлемником до самых бровей, телогрейка коробом, в штаны еще одного Левку можно засунуть. Помню, его в первом классе дразнили: «Скелет — восемь лет, голова на палке, жопа на каталке!» С того времени Левка не раздобрел, а тут «максим»…

— До завтра больше никакой жратвы. — Унков термос прикрыл, отодвинул. — Политрук тяжело ранен, скорее всего насмерть. От Погожева приказ: комсоставу переобмундироваться в красноармейское.

— Снайперы, мать их в корень, — шепчет Пашков.

— Интересно, у немцев офицеры тоже в солдатское переобмундированы? — спрашивает Малыгин.

— У них солдаты одеты как офицеры, — говорит Левка. — Что, не видел?

— А он в Москву тогда, в ноябре, дралу дал, — объясняет Колька Брагин. — Из Москвы не разглядишь.

— А можно и наоборот, — говорит Малыгин, — всех переобмундировать в командирское: шинели да ремни. И не будет у снайперов выбора.

Жуем, молчим. На всякий случай куревом запасаемся. Махорка тут же, в бочонке. Отличная махорка. За такую в тылу — любые продукты. А здесь бери сколько хошь, чтоб не так горько было подыхать.

— Противотанковые ружья обещали, — говорит Унков. — По три на батальон. Расчеты отберут, в тылу научат стрелять. Курить можно, но без дыма. Немцы на то место мины могут кинуть.

Перейти на страницу:

Похожие книги