Стужа

Уже изрядно углубившись в лощину, мы решили повернуть назад. Художник сказал, что всю ночь его мучили боли. «И стоит мне попытаться как-то смягчить мои боли, всегда становится еще хуже. Но не скажу, что невыносимо, — пояснил он, — ведь невыносимое — это, должно быть, смерть, а смерть не является невыносимой. Понимаете?»

История с бродягой

В лиственничном лесу он встретил бродягу. Сначала он подумал: уж не сбежавший ли это гастролер? Но с ним бродяга не имел ничего общего. Ничегошеньки. Художник испугался, так как бродягу он вообще не разглядел, он об него споткнулся. «Точно труп, лежит посреди дороги», — говорит художник. Замерз, должно быть, до смерти, подумал он и отпрянул. По одежде он определил, что это человек из других краев. Как же его сюда занесло? «Полосатые брюки, какие, знаете, любят носить цирковые артисты». Поскольку художник решил, что человек мертв, он попытался палкой изменить его позу, перевернуть его, чтобы увидеть лицо, «лежал-то он ничком. Всегда хочется первым делом увидеть лицо», — сказал художник. Но едва он притронулся к нему своей палкой, как «мертвец» издал крик и подскочил. Что-то вроде: «Ах!» — и затем такие слова: «Я только притворился мертвым, я хотел только посмотреть, как будет реагировать человек, обнаружив кого-то посреди леса и посредине зимы распластавшимся на дороге, да еще животом вниз, как мертвый». С этими словами бродяга встал на ноги и расправил брюки. «Если вы думаете, что я сбежавший балаганщик, то глубоко ошибаетесь, я не имею с ним ничего общего. Поэтому пугаться меня не надо. Вот вам моя рука!» Он протянул художнику руку и представился. «Он назвал такое сложное имя, что я его не смог бы повторить, — сказал Штраух. — Потом он застегнул пиджак, который был ему явно тесен. Щеголеватый, но совершенно опустившийся субъект. А ведь всё это могло быть и ловушкой, Бог знает, что тут могло бы крыться». Шутить — так не шутят, заметил художник, притворяться мертвым — чересчур дешевая шутка, на такие проделки способны только подростки, решившие попугать родителей. «А представляете, если бы меня от волнения удар хватил!» — сказал он бродяге. «Тогда я просто дал бы тягу отсюда», — якобы ответил тот. Удар-де может хватить всякого. «Да, несомненно». — «Никого бы тогда и не винили». — «Конечно нет», — ответил художник. Кроме того, на дороге полно следов, и нечего даже пытаться их распутывать! «Разумеется. Может быть, у вас туго с деньгами? — якобы сказал художник. — В таком случае должен уведомить вас, что у меня у самого нет денег. Я человек бедный, и положение мое весьма плачевное». — «Ах, что вы! — воскликнул бродяга. — Денег у меня хватает». Его удивило, что художник принимает его за грабителя. Уж не из-за этих ли цирковых брюк? «Да нет же, — сказал художник. — Я сам некоторым образом артист». Удивительно, как мало знают людей те люди, которым приписывают глубокое знание людей, заметил в ответ бродяга. Кроме того, художник вполне ему несимпатичен. «Когда я услышал, что кто-то идет, я лег на дорогу. Это был всего лишь эксперимент». — «Эксперимент», — повторил за ним художник. «Да, эксперимент. Кстати, кончился он точно так, как я и предполагал. Я вслушивался в каждый ваш шаг, ступаете вы так, будто у вас на ногах оленьи копыта, — сказал бродяга. — Мне представился совершенно фантастический образ, когда я заслышал ваше приближение. Совершенно фантастический образ!» Говорил он с несколько северным акцентом, на ум приходит Гольштейн или Гамбург. «Вот, думаю, олень направляется ко мне с визитом, — продолжал бродяга и добавил: — Это надо рассматривать как поэзию и больше ничего». Художник: «Понимаю». Он поинтересовался у нового знакомца насчет его профессии. «Я владелец летучего театра», — ответил тот. «В этом облачении, которое сейчас на вас, вы выглядите так, будто явились прямо из какого-нибудь водевиля», — сказал художник. «Тут вы не так уж далеки от истины, — ответил бродяга. — В этом костюме я триста раз выступал на подмостках Франкфурта-на-Майне. Пока мне не надоело и я не сбежал. Попробуйте-ка сыграть триста раз одну и ту же роль в одной и той же пьесе, да еще в довольно скучной, в духе Бернарда Шоу, и при этом не сойти с ума». Перед художником, несомненно, стоял человек, для которого шутка может быть хлебом насущным. «О да, я тоже так считаю, я всегда жил шутовством».